Что такое археологическая школа: Археологическая школа

Содержание

НИЦ “Байкальский Регион” | Иркутская школа археологии

Иркутский государственный университет «наплодил» археологов всех «периодизационных мастей», частью благословил их на работы в иных краях, но достаточно много археологических воспитанников ИГУ осталось в городе, области, они творят благое дело изучения древностей в школах, трех вузах Иркутска — классическом, техническом, педагогическом университетах, работают в музеях и других учреждениях. В научных публикациях сегодняшних специалистов-археологов часто мелькает фраза «иркутская школа археологии». Она употребляется авторами и в описаниях далеких дней начала XX в., и в характеристиках археологических изысканий университетских археологов Иркутска второй половины XX в., и в оценках сегодняшнего дня, демонстрируя, наряду с другими материалами, в явном и неявном виде, отношения между коллективами и отдельными личностями в «общеиркутском археологическом интерьере».

Сам термин «иркутская школа археологии» известен с конца 20-х — начала 30-х годов XX столетия. Иногда употребляют выражение «школа археологии профессора Бернгарда Эдуардовича Петри», или просто «школа Петри». Термины эти — неофициальные, никогда не обсуждались и не утверждены конвенциально. Но они приняты в лексике археологов Сибири и даже более широкого российского географического пространства. Употребимы они археологами разных поколений. «Живучести» термина, видимо, способствовало то обстоятельство, что очень многие знали и знают о принадлежности популярных отечественных ученых Михаила Михайловича Герасимова, Георгия Францевича Дебеца, Алексея Павловича Окладникова к функционерам «школы Петри» в 20-х годах. Особенно это касается личности А.П. Окладникова. Тень знаменитого археолога до сих пор витает над всей археологией Северной Азии, и это, наверное, немало помогло тому, что термин склоняем до сих пор.

Термин «иркутская школа» археологии был запущен в оборот научной статьей (1929 г.) известного российского ученого — археолога Василия Алексеевича Городцова. В 1924 г. Городцов совершил специальную поездку по городам Сибири. Его интересовало состояние археологических изысканий на этих огромных пространствах. В Иркутске он знакомился с археологическими коллекциями Иркутского университета и Краеведческого музея и встречался с работающими археологами. Спустя пять лет появилось знаменитое теперь определение — «иркутская школа археологии», а скоро, в 2009 г., можно будет праздновать его 80-летие. Тогда, много лет назад, никто не спросил Городцова о смысле и значимости сказанного. Сам он нигде не развернул фразу в повествовательную форму. Строгому анализу фраза сегодня не подлежит, и любая трактовка ее содержания может быть объявлена «произвольной», насколько «произвольность» может быть допущена в аспекте рассмотрения российских — сибирских событий первой половины 20-х годов XX столетия.

В определении «иркутская школа археологии», говоря языком литературных критиков, заложены три большие темы: «ШКОЛА», «ИРКУТСКАЯ», «АРХЕОЛОГИЯ». Были ли эти темы, неоднозначные и в смысловых позициях, и в содержательных объемах, смонтированы Городцовым сознательно в одну фразу или так уж получилось «нечаянно» — неизвестно.

Скорее всего, слово «школа» Городцов употребил, не задумываясь, поскольку во времена конца XIX — начала XX вв. это было обычно и даже модно. Маститый археолог имел свою школу, знал археологическую школу Федора Кондратьевича Волкова, географическую — Дмитрия Николаевича Анучина, геологическую — Алексея Петровича Павлова. С последним они были друзьями и единомышленниками. Приват-доцент Санкт-Петербургского университета, профессор Иркутского университета Б.Э. Петри, автор многих археологических и этнографических произведений, успешно практиковавший археолог, объединивший вокруг себя всех «взрослых» и юных археологов Иркутска, в глазах Городцова мог быть определен только «главой научной школы». Можно, конечно, заподозрить столичного ученого в том, что в слово «школа» он вложил некую долю покровительственной снисходительности, специально для провинции. Но и при таком допуске слово «школа» придает всему выражению смысл уважительного одобрения. Не следует забывать, что ученого Петри Городцов с необходимостью видел на фоне научной фигуры его отца Эдуарда Юлиевича Петри, доктора и профессора Бернского университета на русской службе, автора широко известных монографий «Основы антропологии», «Методы и принципы географии», «Атлас» и др. Иное слово, кроме «школа», Василий Алексеевич едва ли мог употребить. Но тогда почему же не «школа» Б.Э.Петри, а «иркутская»? В этом термине, вероятно, скрыты несколько сюжетов, которые могли быть прочтены Городцовым.

Прежде всего, знакомясь с коллективом иркутских археологов середины 1920-х годов, внимательный Городцов мог обнаружить людей, имевших свой «независимый», «автономный» статус исследователей. В «старшем звене» этими людьми были Николай Яковлевич Ходукин и Василий Иннокентьевич Подгорбунский. В «среднем звене» — Георгий Петрович Сосновский и Василий Иванович Сосновский. Среди молодых явно выделялся Георгий Францевич Дебец, археолог и уже сложившийся антрополог, который если и не стоял афронт Б.Э. Петри, то уже определенно всегда был «развернут» вполоборота к его мнениям. Логично было Городцову объединить всех вокруг Петри понятием «иркутская школа», не задев при этом ни самолюбия главы школы, ни его коллаборантов. Это — один из предполагаемых сюжетов, или мотивов. Вторую сюжетную линию, определенно, предлагал сам Иркутский университет, только что, шесть лет назад, «испечённый» в огне гражданской войны 1918 года. Петри начал формировать археологическое братство «юных друзей музея» в 1916 году, когда государь-император соблаговолил принять и утвердить решение Государственной Думы об открытии в Иркутске университета в числе многих прочих вузов в России. В 1924 г. Городцов увидел результат петринских начинаний в виде идейно-методически и кадрово-добровольно организованной «университетской археологии», единственной подобной ассоциации на востоке России. Но Городцов должен был увидеть в Иркутском университете и нечто более значительное, совершенно новое: археология была вписана «рабочей группой» в деятельность междисциплинарного научно-исследовательского образования, имевшего официальное имя: Биолого-географический научно-исследовательский институт Иркутского университета (1923). Директором БГНИИ в то время был зоолог беспозвоночных Борис Александрович Сварчевский, вдохновителем-организатором — зоолог позвоночных Виталий Чеславович Дорогостайский, научным координатором самого широкого диапазона — археолог и народовед Петри. Более половины Ученого Совета БГНИИ составляли исследователи гуманитарных специальностей. Как бы сказали сегодня, это был настоящий вузовский научно-исследовательский универсум.

В наши дни уже очень трудно, если не сказать невозможно, восстановить уникальность этого причудливого кружевного рисунка плетения междисциплинарных интересов, отношений, взаимовлияний, которые создавались жадными до всякого знания молодыми энтузиастами-исследователями, их наставниками в новых для научных сообществ формах консолидации, в стенах еще совсем юного, неудержимо стремящегося куда-то вперед Иркутского университета. Возможно, мудрый Городцов кожей ощутил этот аромат задора в научных устремлениях, увидел реальный потенциал будущего науки в Российской Азии и ввел в похвальный титул слово «иркутская».

Нельзя исключить, что широта исторических знаний Городцова обусловила употребление прилагательного «иркутская» в качестве обязательной дани городу — восточным воротам Империи — богатому научными событиями XVIII-XIX вв. , в том числе и открытиями различных древностей, о чем известно было далеко за пределами России еще с начала XVIII в. Это — третий возможный мотив к слову «иркутская».

Подытожим: В.А. Городцов увидел в городе с богатыми научными традициями и заслугами региональную археологию, имевшую научно-учебную форму добровольной организации, выраженный научный потенциал руководителя и учеников, определенный коллективный исследовательский опыт, стремление быть в развивающемся вузовском научном интегрированном знании и не без претензии на научное лидерство. При этом лидерство не только и не столько в стенах вуза, сколько во всесибирских масштабах. Возможно, Городцову следовало вместо «археологическая» употребить термин «этнологическая», поскольку Б.Э.Петри был настолько же археологом, насколько этнографом. Он и появился в 1912 г. в Прибайкалье как этнограф, но увлекся байкальской археологией и навсегда «прирос» к этому краю. Он был включен в состав Байкальской Императорской комиссии, затем, с открытием Иркутского университета, стал вузовским «этнологическим профессором». Одновременно он работал специалистом советской администрации в деле жизнеустроительства малых народов Сибири, был научным консультантом Иркутского губкома в антирелигиозной деятельности и т.д. Первым в России Петри ввел масштаб стратиграфической и планиграфической документации археологического материала, приняв фиксационным размером кубический дециметр вмещающих отложений. Он первый ввел геологический принцип определения — градации — значимости археологического местонахождения: 1) либо только технический анализ набора артефактов в геологическом времени; 2) либо еще и палеоэтнологическая интерпретация остатков в метрических измерениях планиграфии и периодизации общественно-исторического развития. В основание он положил принципы инситности находок, их неперемещенности, либо же — степени смешанности в геологических отложениях. Об этом он писал еще в 1922 г. и первым объектом такого анализа была Верхоленская Гора. Единственное в России того времени методическое руководство к изучению археологических объектов под открытым небом принадлежит перу Б. Э. Петри. С другой стороны, Петри большое внимание уделял литотехноморфологии и терминам, определяющим форму артефакта. Вместе со своими коллегами он работал над региональной археологической периодизацией ископаемых культур.

Научные археологические, этнографические, обществоведческие знания Б.Э. Петри мы можем рассматривать и как теоретическую и методическую «школу», и как практикум для окружающих его соратников в их поисковых, стационарных, экспертно-оценочных археологических работах. Она была особым явлением в масштабах Сибири и, конечно, выделяла Иркутск и его университет. Заслуги Б.Э. Петри в том исторически вечны. Так оценил ситуацию, вероятно, и Городцов, одобрительно и поощрительно назвав эту школу «иркутской». Здесь он и ошибся. «Иркутской» была свободная ассоциация молодых и уже не молодых людей, имевших различные научные подготовки, различные ориентации и устремления своих исследовательских интересов. Они «кружком» группировались вокруг личности и фигуры Б.Э. Петри, но относились к его научным разработкам, выводам, предложениям, к его поведенческим особенностям очень неоднозначно, вплоть до неприятия. Наиболее любопытно то, что никто из будущих научных археологических талантов — ни М.М. Герасимов, ни А.П. Окладников, ни Г.П. Сосновский не связывали, впоследствии, успехи своей научной практики со школой Петри. Более того, они не смогли в полном объеме воспринять и претворить в эту практику многое из опубликованных и не опубликованных разработок Б.Э. Петри. «Иркутской» была географическая приписка ассоциации, «иркутскими» были тенденции развития университета. А «школа» была сконцентрирована в самом Б.Э. Петри. Он ее не навязывал никому и не называл своих молодых коллег «учениками», а они не называли его «учителем», никто, кроме оппонента — Г.Ф. Дебеца… Сложное это понятие — «научная школа».

Петринская «школа» археологии существовала как реальное добровольное образование — «научно-исследовательское тело» — всего несколько лет: в течение «золотого десятилетия» развития науки в Иркутском университете 20-х годов XX столетия. Развал неявно начался в 1926 году, когда закрыли в ИГУ истфак. К 1930 году — году закрытия Иркутского университета — школа Б.Э. Петри была уже персонально дезинтегрирована. К концу 30-х годов она перестала существовать физически. Глава школы, Б.Э. Петри, его соратники Н.Я.Ходукин, В.И.Сосновский, коллега и друг Б.Ч. Дорогостайский были расстреляны в 1937-38 гг. Был несправедливо осужден, сослан на север и затем затерялся в арктической геологии до 60-х годов Герман Степанович Константинов. Ушел от археологии В.И. Подгорбунский. В Москве находился Г.Ф. Дебец, в Ленинграде оказались А.П. Окладников, Г.П. Сосновский, М.М. Герасимов. Кадровый, пусть и добровольный, ученый вузовский археологический форпост на востоке России был разрушен.

В те времена еще молодые М.М. Герасимов, А.П. Окладников, Г.П. Сосновский в течение всего десятилетия 30-х гг. XX в. периодически работали как археологи в Приангарье, в том числе, участвовали в проектных изыскательских работах по строительству будущих ангарских ГЭС. Это, несомненно, заслуга петринских штудий. Но их «персональные» рабочие эпицентры уже находились в европейской России. В Иркутске они теперь «гостили».

Печальный сюжет 30-х годов XX столетия можно закончить словами, которые принято говорить не только в России: «случилось так, как случилось…».

Десятилетие 1940-1950 гг. можно назвать возвращением археологии в Иркутский университет. В 1940 г. открылся историко-филологический факультет. Этого вузовского «младенца» пестовали в своих руках историки Моисей Андреевич Гудошников и Сергей Владимирович Шостакович. Шостакович лично был знаком с Б.Э. Петри и со многими «петринцами» через своего отца. В Иркутске оставался последний из молодых отпрысков школы Петри — Иосиф Вячеславович Арембовский. Об археологии и школе Б.Э. Петри в Иркутске, конечно же, помнили. Во второй половине 40-х годов археология не только вошла в вузовское преподавание органически, начались первые реальные научные полевые археологические изыскания. Но в 1954 г. скончался И.В. Арембовский. Вслед за ним скончался другой талантливый археолог, который, по мысли С.В. Шостаковича, должен был сменить Арембовского: Эрдэмто Ринчинович Рыгдылон. Иркутская археология, которая только что вновь начала «привыкать» к научным вузовским нормам и вырабатывать свой стиль, опять вернулась в лоно «краеведческого собирательства». Прямой участник школы Петри, Павел Павлович Хороших, сменивший Арембовского и Рыгдылона, будучи доцентом ИГУ, не понимал или не принимал принципы петринской археологии, возможно, не умел и не хотел применять их в практике преподавания и производства полевых работ, в обобщениях и оценках ископаемых древностей.


В конце 50-х, в 60-х гг. XX в. развитие археологии в Иркутском университете вновь постепенно стало приобретать абрис научных подходов, вырастая из масштабных полевых стационарных изысканий. К 1967 г. дело подошло к формированию кадрового состава исследователей-археологов профессиональной подготовки и научно-административной организации. Роль «провокаторов» этого процесса, идейных его вдохновителей и тематических руководителей в изысканиях принадлежит М.М. Герасимову и А.П. Окладникову. Они оба — «петринцы», но совершенно различной личностной характерности, разных методических уровней в подходах, в личном воздействии на своих молодых подопечных. Судьба свела многих молодых увлеченных археологией студентов ИГУ и других вузов Сибири с этими талантливыми учеными-земляками на стройках Великого каскада ангарских гидроэлектростанций.

Роль практического руководителя, опекуна, «диспетчера» всех событий в иркутской археологии внутриуниверситетского порядка 50-60-х гг. полностью принадлежит С.В. Шостаковичу, заведующему кафедрой всеобщей истории, профессору. Он — «повивальная бабушка» научной археологии в Иркутском университете 40-60-х гг. XX в. Все археологи Иркутска в своем сегодняшнем разнообразии XXI в. обязаны его уму и энергии.

В 1963 г. по инициативе С.В. Шостаковича была создана лаборатория археологии при кафедре всеобщей истории на историческом факультете университета. Хотя она существовала на общественных началах, это было первое вузовское археологическое научно-исследовательское подразделение в Сибири. В 1967 г., с наступлением «великого подъема ИГУ», когда ректором университета был Николай Фомич Лосев, начинается процесс комплектования штатных сотрудников лаборатории. В 1986 г. лаборатория археологии приобретает официальный титул научно-исследовательского подразделения Иркутского университета. В 1988 г. образуется первая на востоке страны кафедра археологии и этнографии. В 1992 г. по инициативе коллектива кафедры и лаборатории создается научно-исследовательский центр, первоначально именуемый НИЦ Гуманитарных программ, а сегодня — НИЦ геоархеологических, этнологических изысканий и науковедения при Научно-исследовательской части ИГУ. В его составе — лаборатория археологии и палеоэкологии, являющаяся филиалом Института археологии и этнографии СО РАН.

Кратко изложенные события в интерьере Иркутского университета от 40-х годов XX в. и до сегодняшнего дня — лишь штрихи пунктирных линий в развитии вузовской археологии. Можно ли их так или иначе связывать с деятельностью «школы Б.Э. Петри» и «иркутской археологической ассоциации» 20-х гг. XX в.? И да, и нет. Физические лица, имевшие отношение к тем далеким деяниям, принимавшие в них непосредственное участие, конечно, являлись носителями информации, озвучивали ее в разнообразных редакциях. Действие этой информации на молодое поколение иркутян 40-60-х гг. было бы неразумно отрицать. Но не было в реальной действительности ни «возрождения иркутской школы археологии», ни «новой иркутской школы». Вообще, нет оснований говорить об «иркутской школе археологии» после 1937 года.

Б.Э. Петри в начале XX в. привез в г. Иркутск европейский — санкт-петербургский — научный багаж. Его самого можно было бы адресовать школам Волкова-Анучина. Эти знания создали фундамент научной консолидации в Иркутске и ореол известности в Сибири и за ее пределами. Но каждый из его учеников и соратников имел тенденцию к самостоятельному научному поиску и своим решениям. Тем более, что в СССР в режим входила «государственная археология». Можно, при желании, увидеть следы петринских научений в концептуальных геоархеологических разработках И.В. Арембовского. Но в них не меньше влияний А.П. Павлова и В.И. Громова. Можно свидетельствовать, что методику полевого изучения применял и развил М.М. Герасимов, хотя в этот сюжет можно было бы добавить достаточно критики. Можно, наконец, с долей иронии указать на то, что этнографические сюжеты — до безразмерности — вмонтировал в интерпретацию археологического материала академик А.П. Окладников. Но рассмотрение в этих сюжетах влияния Б.Э. Петри логично считать только авторскими соображениями, как и заранее субъективны те, которые будут изложены оппонентами.

В 40-50-х годах в стране господствовала исключительно «государственная археология» и, наверное, о школах едва ли уместно говорить. В условиях многоярусной соподчиненности действует лишь принцип административно-тематического лидерства.

Тем не менее, научно-исследовательские подразделения государственной археологии сумели породить новое направление — «производственную археологию», которая сегодня имеет явную тенденцию выталкивания, выжимания из процессов изучения древностей научно-тематической археологии, подменяя многоаспектность исследований «памятниковой», «объектной» учетностью, а археологов-профессионалов — энергичными «охранниками» ископаемой культуры, специалистами по освоению экстремально крупных денежных масс. Производственная археология явно не заслуга «иркутской» или какой-либо иной российской школы археологии. Но руку к ее созданию приложили, прежде всего, те, кто хотел бы чтить память о научных достижениях исследователей 20-х годов ушедшего века. Им всегда желанно было видеть археологов много и разных… Случилось же так, как случилось… Непреложный закон прогрессивного техногенеза, в конце концов, расставит все необходимые акценты, а память о былых событиях в этом процессе будет отнюдь не лишней.

Г.И. Медведев

АРХЕОЛОГИЯ. НАУЧНЫЕ ШКОЛЫ | это… Что такое АРХЕОЛОГИЯ. НАУЧНЫЕ ШКОЛЫ?

Толкование

АРХЕОЛОГИЯ. НАУЧНЫЕ ШКОЛЫ

На разных стадиях развития археологии доминирующую роль в ней играли различные научные школы, и их обозрение позволяет представить краткую историю археологической мысли. Некоторые специалисты по истории археологии рассматривают эти научные школы как парадигмы – комплексы исходных постулатов и подходов, получавших столь широкое признание, что они послужили основой для развития главных направлений археологических исследований. Однако на практике более ранние школы продолжали сосуществовать с более поздними, и развитие археологии представляет собой скорее слияние различных школ, чем их последовательную смену. Антикварный подход и умозрительные интерпретации. Древнейшее свидетельство о том, что мы вправе назвать археологией, относится к 6 в. до н.э., когда Набонид, последний царь Вавилонии, раскопал основание древнего храма, сооруженного на 2200 лет ранее. Его дочь Белшалти-Наннер выделила специальное помещение, в котором можно было созерцать некоторые из диковин, извлеченных ее отцом из земли. Это увлечение древностями называют подходом антиквара, и он преобладал в археологии вплоть до 19 в., а отчасти и до более позднего времени. Однако антикварный подход не вышел за рамки увлечения и по самой своей сути не предполагал систематических попыток более глубокого исследования, воссоздания или объяснения прошлого. Поиски древностей предпринимались на протяжении 16 в. в разных местах Китая, Индии, Европы и Мексики.
В Европе в 16 в. любители антиквариата сделали следующий шаг, обратившись к рассуждениям о том, кто изготовил древности, которые они собирают и описывают, как ими пользовались и почему они были сделаны. Уильям Кемден (1551-1623), английский собиратель древностей, иногда называемый первым археологом, опубликовал в 1586 сводку древностей Британии, содержавшую рассуждение о том, что Силбери-Хилл, круглое земляное сооружение эпохи неолита, могло быть возведено римлянами или саксами в качестве памятника погибшим в битве соратникам. Еще один английский любитель древностей, Джон Обри (1626-1697), примерно между 1659 и 1670 писал, что Стонхендж – это храм, сооруженный друидами для богослужений, хотя никакими аргументами в поддержку этого мнения не располагал. Другие любители древностей, особенно в Англии и Франции, высказывали подобные суждения для объяснения любых памятников и предметов, с которыми сталкивались. Эти рассуждения не были абсолютно беспочвенными. К примеру, Кемден отмечал, что некоторые земляные сооружения содержат человеческие кости и что в определенных древних сказаниях описано, как воины приносили полные земли шлемы для возведения мемориальных насыпей.
Из этих крупиц непроверенных сведений он вывел допустимое в принципе толкование, но далее не продвинулся. Кемден не обследовал сам Силбери-Хилл, не сравнил сделанные там находки с известными римскими или саксонскими предметам и не попытался проверить, является ли этот памятник погребальным. Тяжелый труд раскопщика по большей части казался интересующимся древностями джентльменам недостойным, и первые изыскания антикваров обычно ограничивались кабинетными рассуждениями и пешими прогулками по памятнику. К тому же первые европейские любители древностей находились в плену ошибочных представлений о реальном возрасте памятников. Ирландский архиепископ Джеймс Ашер возглавил комиссию, в задачу которой входила реконструкция хронологии всемирной истории, основанной в первую очередь на библейских свидетельствах. Ввиду отсутствия альтернативных данных многие европейские ученые того времени полагали, что Библия точно описывает историю и может быть использована для определения датировок ветхозаветных событий.
Двигаясь от датированных событий вглубь времен, учтя длину поколения в библейских генеалогиях и иногда прибегая к догадкам, комиссия Ашера пришла к выводу, что мир был сотворен в 4004 до н.э. Даже если хронология Ашера и была не вполне точной (что и доказывали многие ученые), ее признавали в основном верной. Таким образом, считалось, что возраст Земли составляет всего несколько тысяч лет. Библейские рассказы о потопе и других драматических событиях заставляли ученых принять версию происхождения мира в очень краткие сроки в результате подобных катастроф, а не под воздействием более прозаических и медленных процессов, продолжающихся и в их собственную эпоху. Теория катастроф породила у любителей древностей представление, что древних народов, не упомянутых в письменных источниках, было весьма немного или не существовало вовсе. Такие источники появились по крайней мере в последние века до н.э., а в некоторых регионах – и в более раннее время. Это означало, что время существования неизвестных нам народов охватывает всего от нескольких сот до нескольких тысяч лет.
В таких условиях Кемден и Обри могли приписывать Силбери-Хилл римлянам или саксам, а Стонхендж – друидам. Не возникало и мысли, что эти памятники могли быть сооружены народами столь древними, что их имена до нас не дошли.
Систематизационное и культурно-историческое направления. Период с конца 18 и вплоть до середины 20 в. был временем развития археологии по двум ключевым направлениям. Приводились в систему ее методы, устанавливались принципы соотнесения полевых изысканий, материальных остатков и процедур интерпретации. Помимо этого, разрабатывались способы классификации найденных материалов. Рассуждения в духе предшествующего периода продолжали появляться, но теперь они по большей части становились не итогом, а отправной точкой исследования. В первом десятилетии 19 в. сэр Ричард Колт Хоар (1758-1838) раскопал сотни объектов на юге Британии, и его примеру последовали многие другие. Некоторые из них, подобно Джованни Бенцони (1778-1823), были всего лишь удачливыми собирателями сокровищ.
Бенцони был неутомимым собирателем египетских древностей, его усилия способствовали пополнению коллекций Британского музея, но при этом не слишком обращал внимание на детали археологического контекста. Более аккуратными были такие любители древностей, как Эдуард Кларк (1769-1832), чьим работам в Эгейском бассейне были присущи тщательность и хорошее ведение полевой документации. В конце концов такие виртуозы раскопок, как сэр Флиндерс Петри (1853-1942) и сэр Р.Э.Мортимер Уиллер (1890-1976), разработали стандарты наблюдения за полевой работой и методов фиксации ее результатов, которые применяются и сегодня. Пока специалисты по ведению раскопок совершенствовали методы сбора археологических данных и их описания, другие археологи разрабатывали способы использования этих качественных данных для получения исторических выводов. Датчанин И.-Я.Ворсо (1821-1885) разработал целый ряд основополагающих принципов стратиграфии и стратиграфического датирования; он же выявил эволюционные ряды артефактов, соответствующим образом распределяющиеся в археологических отложениях.
Сэр Джон Эванс (1823-1908) в 1849 разработал метод сериации, с помощью которого можно определить место недатированных артефактов в эволюционном ряду и таким путем получить достоверные данные об их возрасте. Эти способы установления относительной хронологии артефактов и слоев требуют тщательного ведения раскопок, что необходимо для получения как исходных данных, так и возможности дальнейшей их проверки. В первой половине 19 в. одной из важнейших в археологии стала проблема датировки. Объяснялось это отчасти тем, то “короткая” хронология архиепископа Ашера и его современников лишилась поддержки в научных кругах. Геологи, в первую очередь Джеймс Хаттон (1726-1797) и Чарлз Лайель (1797-1875), собрали внушительный корпус свидетельств, доказывающих, что мир много древнее, чем считалось ранее. К примеру, в пещере Бриксхэм в Англии останки человека были обнаружены под мощным слоем известкового натека, образовавшегося в результате длительного испарения раствора с ничтожным содержанием известняка.
Процесс образования такого натека был хорошо известен, и теория катастроф была не в состоянии объяснить, как – если придерживаться короткой хронологии – мог накопиться подобный слой. Хаттон разработал концепцию униформизма, согласно которой геологические процессы в прошлом были сходны с современными. Согласие с этой теорией означало одновременно и признание того, что формирование земли заняло гораздо больше времени, чем допускала “короткая хронология”. Появление теории единообразия обеспечивало более простое и приемлемое объяснение накопленных данных. Наличие известняка – осадочной породы, формировавшейся на дне океана, – на вершинах гор теперь не требовало признания факта резкого поднятия суши; оно могло явиться результатом медленного смещения, занявшего миллионы лет. Бесчисленные окаменелые останки вымерших существ больше не нужно было рассматривать как принадлежащие чудовищам-выродкам; их трактовали как следы существования в далеком прошлом биологических видов, позже исчезнувших с лица земли.
Находка человеческих останков вместе с костями вымерших животных в Гротт-де-Биз во Франции предстала как древнее отложение многотысячелетнего возраста. У Лайеля и его современников не было четкого представления о возрасте земли, но они предполагали, что он исчисляется примерно одним миллионом лет. Хотя это намного меньше, чем признано теперь, такое допущение колоссально расширило хронологические рамки, увеличив их более чем в 150 раз по сравнению с принятыми ранее. Это позволяло признать огромную продолжительность важного доисторического периода, о котором ничего не было известно. Одним из первых эту пространную хронологию применил к археологии датчанин К.Томсен (1788-1865). Исходя из рассуждения, что некоторые металлы добывать и обрабатывать легче, чем другие, он в 1836 разработал “систему трех веков”. Он доказывал, что мир прошел через последовательные стадии развития производственных навыков – каменный век, предшествующий применению любых металлов, бронзовый век и железный век. Такой подход послужил для К.
Томсена ключевым принципом при построении экспозиции Национального музея в Копенгагене, чем, однако, его значение далеко не исчерпывается. Томсен установил четкую связь между характером материальных памятников и их возрастом. Поскольку выделенные им стадии следуют друг за другом во времени и каждой из них присущ обширный набор артефактов, имеются основания для отнесения любого памятника к той или иной из этих стадий исходя из характера найденных в нем предметов. Позже такие археологи, как швед Монтелиус (1843-1921) и другие, усовершенствовали систему трех веков, разделив каменный век на палеолит (древний каменный век), мезолит (средний каменный век) и неолит (новый каменный век) и даже установив еще более дробное членение. К началу 20 в. эти изыскания внесли существенные изменения в археологическую практику. При профессиональных раскопках теперь тщательно учитывались данные стратиграфии; они хорошо документировались записями, рисунками и фотографиями. Археологические материалы в сочетании с этой документацией позволяли соотнести разные слои памятника с различными периодами. Бессистемные поиски сокровищ отошли в прошлое. В этих условиях сложилась новая парадигма – единый подход, завоевавший господствующие позиции в этой области науки. Он заключается в выделении археологических культур и определении их пространственно-временных позиций. История культуры стремилась выявить характерные сочетания определенных типов артефактов и иных элементов культуры (таких, как отдельные заглубленные в землю круглые жилища с деревянными стенами), полагая, что такие сочетания отражают технические навыки и культурные традиции человеческих коллективов на протяжении определенного отрезка времени. Выявив в определенном регионе подобные сочетания культурных признаков, можно установить их последовательность во времени и таким способом воссоздать культурную историю данного региона. Возникновение истории культуры как особого направления сопровождалось формированием ряда научных теорий. К их числу принадлежит теория культурной эволюции, состоящая в том, что изменение культуры во времени подчиняется определенным закономерностям. В то время среди сторонников теории культурной эволюции преобладало мнение о ее однолинейности, согласно которому все общества, обитавшие в любом месте земного шара, в своем развитии проходили один и тот же рад последовательных этапов, обусловленных обычно способами добывания средств существования. Одна из наиболее известных эволюционистских теорий, обнародованная в 1871, была создана Льюисом Генри Морганом (1818-1881). Она предполагает существование стадий дикости (охота и собирательство), варварства (земледелие и скотоводство) и цивилизации. Каждая из этих стадий, выделенных по способам добывания пищи, характеризуется определенным комплексом других черт культуры – таких, как тип поселения, система родства, характер экономики, религия. Морган утверждал, что обычным является развитие общества от его ранних простейших форм к возникающим позднее более сложным формам. Вторым серьезным достижением этого периода было изучение диффузии – распространения элементов культуры в пространстве. Диффузия может принимать форму передачи идей или предметов от одного народа к другому или перемещения группы людей из одного места в другое. Добавим, что распространение идеи о создании чего-либо, не сопровождающееся передачей способов ее воплощения, может привести к возникновению местных различий в реализации этой идеи; такое явление называют стимулирующей диффузией. В Англии сэр Грэфтон Эллиот Смит (1871-1937) и его последователи придерживались крайней разновидности диффузионизма в археологии, прозванной ее сторонниками “гелиоцентризмом”, а критиками – “сверхдиффузионизмом”. Эллиот Смит доказывал, что человек – существо не слишком изобретательное и что все важнейшие открытия, скорее всего, следует возводить к единому источнику; он полагал, что местом первоначального изобретения многих новшеств, определивших характер цивилизации Запада, является Египет. Существовали и другие, не столь радикальные формы диффузионизма, прежде всего в Германии, где сложилась Kulturkreiselehre (“теория культурных кругов”), сторонники которой предложили целый ряд приемов для определения места и времени возникновения того или иного элемента культуры на основе данных о его распространении в наши дни или на протяжении исторической эпохи; археология стала важным инструментом проверки этих построений. Хотя диффузия, несомненно, являлась серьезным фактором в истории человечества, современная наука единодушно полагает, что ученые начала 20 в. переоценивали ее роль в качестве средства интерпретации археологических материалов. Значение, придававшееся в построениях европейских археологов того времени миграциям и вторжениям, отчасти связано с особенностями истории Европы. Начиная с римского времени и на протяжении Средних веков на ее территории засвидетельствованы последовательные волны массовых переселений. За нашествием ок. 370 н.э. пришедших из Азии гуннов последовали вторжения германских и славянских племен, продвигавшихся в восточном и южном направлениях. Эти миграции, хорошо освещенные письменными источниками, породили у европейцев представление о таких массовых переселениях как об обычных и предсказуемых явлениях и заставила предполагать сопоставимые (или даже более крупные) передвижения в Африке и в древнейшей истории Евразии. В наши дни большинство историков полагает, что переселения народов на территории Европы в римскую эпоху и в Средние века являются в мировой истории событиями исключительными. Свой вклад в создание миграционистских теорий внесли и лингвисты. Это было время становления исторического языкознания – науки о формировании и распространении языков. Картографирование языков привело к пониманию того, что некоторые языковые семьи распространены на огромных территориях – как, например, индоевропейская, представленная на пространстве от Индии до Исландии. Единственным известным тогда механизмом распространения языков была миграция. В некоторых случаях процесс распространения артефактов определенного типа или стиля примерно совпадал с предположительной миграцией населения, воссозданной на основе данных о размещении языков, и в этом усматривали подтверждение фактов миграции. Однако современному историческому языкознанию известно, что миграция представляет собой лишь один из возможных способов распространения языка. На исходе периода, ознаменованного преобладанием культурно-исторического направления, увидела свет важнейшая публикация Гордона Уилли и Филипа Филлипса – Метод и теория в американской археологии (Method and Theory in American Archaeology, 1958) – книга, посвященная в основном описанию системы терминов и ключевым концепциям культурной истории как научного направления. В ней в качестве базового понятия рассматривается археологическая культура как повторяющееся сочетание элементов. Такое понимание археологической культуры допускает возможность выделения в ней нескольких фаз – также достаточно устойчивых единиц более низкого уровня, характеризующихся более узкими временными или пространственными рамками. Несколько культур могут составлять более крупное единство, называемое традицией и охватывающее значительный промежуток времени и относительно обширную территорию. Срез, характеризующий несколько регионов, но на протяжении краткого периода времени, именуется горизонтом и призван продемонстрировать быстрое распространение какого-то элемента культуры или сочетания нескольких таких элементов по нескольким регионам. Горизонт, выделенный на основе единичного культурного признака, обычно позволяет выявить процесс диффузии некоего элемента культуры, тогда как учет комплекса признаков дает возможность уловить следы миграции населения. Уилли и Филлипс попробовали применить эту теорию для воссоздания культурной истории обеих частей Американского континента. Успешность этого опыта способствовала почти повсеместному признанию принятой ими системы терминов. Однако Уилли и Филлипс были не вполне удовлетворены культурно-историческим подходом. Они считали, что археология должна пойти дальше и попытаться исследовать то, что они назвали “процессуальным” аспектом, механизмами “работы” культуры. Деятельность в этом направлении, в которой приняли участие и другие археологи, привела к формированию в археологии нового важного направления.
Процессуальная археология. Годы, последовавшие непосредственно за окончанием Второй мировой войны, были ознаменованы значительным ростом ассигнований на научные исследования – особенно в сфере ядерной физики. Итогом этих исследований явилось стремительное развитие новых методов – в частности, радиоуглеродного датирования. После его изобретения в 1949 археологи впервые смогли применить метод, обеспечивающий получение точных абсолютных дат на основе анализа самых различных материалов. Значение этого открытия невозможно переоценить. Прежде археолог был вынужден тратить массу времени на исследования, результатом которых было установление лишь приблизительных и спорных датировок. Теперь он мог прибегнуть к радиоуглеродному датированию и получить наилучший результат при минимальной затрате времени и усилий. К 1960-м годам стремление расширить возможности толкования археологических данных достигло такого уровня, что возникло направление, получившее название “новая археология”. Введенное поначалу в оборот критиками этой школы, оно было принято и ее сторонниками, поскольку отражало их стремление к революционным переменам. С годами это направление, возникшее в 1960-х годах, перестало быть столь “новым”, и теперь его обозначают термином, восходящим к Уилли и Филлипсу, – “процессуальная археология”. Наиболее авторитетными представителями процессуальной археологии были Льюис Бинфорд в Соединенных Штатах и Дэвид Кларк в Англии. Они и их последователи предложили целый ряд новшеств, затрагивавших не только повседневную практику, но и основы археологии как науки. На первых порах критика этих новшеств носила резкий, иногда личностный характер, что приводило к множеству ссор и конфликтов. К 1970-м годам программа, предлагаемая сторонниками процессуальной археологии, обрела необходимую четкость и была принята многими специалистами. В основе этого направления лежала мысль, что исследование археологического материала не должно ограничиваться его описанием, оно должно включать и истолкование. Недостаточно просто установить, что ок. 1000 н.э. укрепленные поселения возникли на большей части восточных областей Северной Америки. Необходимо пойти дальше такого утверждения и поставить ряд связанных с этим фактом вопросов. Почему это произошло именно тогда? Почему не ранее? Чем было обусловлено это явление? Каковы были его последствия? Подобные вопросы, конечно, не были новыми для археологии. Они возникали и в ходе предыдущих исследований, но процессуальная археология исходила из твердого убеждения, что культура живет по строгим законам и что, применяя соответствующие методы, можно получить надежные, точные и однозначные ответы на целый ряд вопросов. Если исходить из того, что бытие культуры столь же логично, как и жизнь природы, то искомые ответы даст использование подходов, свойственных естественным наукам. Сторонники процессуальной археологии обычно настаивают на том, что при разработке программы научных изысканий необходимо составить рабочий план, письменно сформулировать задачи исследования, его логику, методику и ожидаемые результаты. Прежде работа многих археологов ограничивалась изучением памятника ради составления его описания; процессуалисты же доказывают, что гораздо более продуктивно исследование, направленное на решение определенных задач. Именно при составлении плана изысканий можно сформулировать ту гипотезу или гипотезы, которые будут направлять ход исследований. Отношение к археологии как к точной науке повлекло за собой применение новых методов, в первую очередь математических, таких, как статистическая проверка или анализ репрезентативной выборки. Не все сторонники процессуального направления в археологии настаивали на методе проверки гипотезы. Некоторые были сторонниками системного подхода, сосредоточенного на анализе соотношения различных факторов, способствующих возникновению или распаду социальных организмов. Например, системный анализ возникновения укрепленных поселений мог бы выявить потребность в более надежной защите, в свою очередь связанную с ростом населения, повышением роли земледелия и нехваткой пригодных для обработки земель. Радиоуглеродное датирование является отнюдь не единственным естественнонаучным методом, который начал применяться в археологии после Второй мировой войны. Появились самые разнообразные методы, основанные на данных физики, химии и других точных наук. Применение этих методов сделало возможным получение таких прежде недоступных сведений, как место изготовления того или иного артефакта, возраст животного в момент его смерти, характер пищевых продуктов, содержавшихся в сосуде перед тем, как он был выброшен. Применение столь разнообразных высокотехнологичных способов анализа вызвало у многих представителей процессуальной археологии стремление к проведению междисциплинарных исследований. Осознав, что ни один археолог не обладает знаниями, навыками и опытом, достаточными для того, чтобы в одиночку решать сложные научные проблемы, они выдвинули исследовательские программы, предполагающие участие представителей разных наук. Одним из успешных междисциплинарных проектов было изучение происхождения земледелия в мексиканской долине Теуакан, предпринятое Дугласом Байерсом и Ричардом С.Макнишем и завершенное в 1973. К этому проекту были привлечены биологи, агрономы, геологи, географы и физики, а также ряд археологов. Сторонников процессуальной археологии считали “оптимистами”. Успешное развитие естественнонаучных методов в самом деле пробудило у многих археологов веру в то, что каждый новый год будет приносить новые открытия, обеспечивающие постоянный рост объема информации, извлекаемой из археологических данных. Широкое распространение получило представление, что информационная ценность археологических материалов много выше, чем полагали прежде. Редко признаваясь в этом открыто, многие представители процессуальной археологии придерживались материалистических взглядов, полагая, что поведение людей в основном определяется потребностью в пище, крове и безопасности. Сами члены коллектива могут верить, что табу на употребление в пищу свинины продиктовано религиозными или иными идеологическими причинами. Но материалист заподозрит существование более глубоких – возможно, неосознаваемых – его причин, связанных с обеспеченим выживания коллектива, к примеру, стремления уменьшить численность свиней для того, чтобы уменьшить потребление ими тех продуктов, которые пригодны не только для свиней, но и для людей. Ориентация представителей процессуальной археологии на материализм склоняла их к исследованиям экологической, экономической и политической тематики и к недооценке идеологии и других факторов, напрямую не выводимых из потребности выживания. На протяжении 1960-х и 1970-х годов сторонники процессуальной археологии проверяли пределы возможного применения своих методов интерпретации археологических материалов. Это направление добилось значительных успехов, но подвергалось и критике, во многом и обусловившей возникновение постпроцессуальной школы.
Постпроцессуальная археология. В основе процессуальной археологии лежит представление о законосообразности культуры, ее естественном характере, и именно из этого исходили в своих атаках ее критики. Другие – к примеру, Ян Ходдер – нападали на ее склонность к материализму и доказывали, что символический, идеологический и другие факторы играют не менее важную роль в формировании человеческого поведения, чем материальные потребности. Ходдер сетовал также, что в построениях процессуалистов уделяется слишком мало внимания личности и ее индивидуальному поведению, а все сосредоточено на преднамеренно обобщенных поведенческих моделях. Некоторые из критиков – например, Брюс Триггер – не отвергали изысканий процессуалистов, но считали, что такой подход не может быть единственным. Триггер, в частности, предпочитал исследования с более значительным историографическим элементом, в которых перемежаются описание, анализ и интерпретация. Кент Флэннери и другие критики сожалели по поводу тривиальности многих так называемых “законов человеческого поведения”, сформулированных сторонниками процессуальной археологии. В 1980-х годах вся эта критика привела к возникновению не имеющего четких рамок исследовательского направления, получившего название “постпроцессуальная археология”. Дать этому направлению краткую характеристику нелегко, поскольку его сторонники часто существенно различаются по своим исходным посылкам, концептуальным установкам и основной направленнности изысканий. Главной объединяющей их чертой является неудовлетворенность традиционной процессуальной археологией, хотя многие из них стремятся также и к обеспечению своих построений единством идеологии и когнитивного аппарата. Конец 1990-х годов не был ознаменован новыми успехами на пути постпроцессуалистов к согласию. В рамках этого направления существует несколько самостоятельных течений.
Символическая археология. Как следует из ее названия, символическая археология сосредоточена на изучении символического значения артефактов и других культурных объектов. Примером символической археологии может служить изучение Расселом Барбером погребальных обычаев современных мексиканцев на северо-западном участке пограничья между Мексикой и Соединенными Штатами. Происхождение маленькой оградки вокруг могилы, называемой cerquita, можно связать с сооружениями начала 19 в., которые состоят из деревянных плах или – иногда – мраморных плит, поставленных в изголовье и изножье могилы и соединенных перекладинами. По своей общей структуре эти ранние cerquitas напоминают кровать. При этом в надписях на надгробиях используются метафоры “сон – смерть” и “кровать – могила”; на современных могилах в качестве cerquitas иногда используют настоящие кровати. В сочетании эти данные позволяют предположить, что cerquitas возникли как символическая форма кровати, и это дает возможность проникнуть в представления о смерти жителей северо-западных районов Мексики 19 и 20 вв. Другим примером может служить исследование Яном Ходдером мегалитических гробниц эпохи неолита в Европе, демонстрирующее ограниченность символической археологии. Мегалитические гробницы – это крупные сооружения, построенные преимущественно из камней весом в несколько сот килограммов и содержащие как останки захороненных людей, так и сопровождающий их погребальный инвентарь. Некоторые из мегалитических гробниц явно имели двери и многократно использовались для совершения повторных захоронений. Символическая интерпретация, предложенная Ходдером, опирается на сходство мегалитических гробниц с европейскими жилищами того же и предшествующего времени. Нам, однако, неизвестно, каким именно символическим значением обладали в Европе жилища в ту отдаленную доисторическую эпоху, а, по утверждению Ходдера, без этих данных полноценная интерпретация невозможна. Ощутимых успехов символическая археология добилась при изучении недавнего прошлого. Более ранние, прежде всего доисторические, материальные объекты зачастую лишены культурного контекста, позволяющего археологу судить о возможном символическом их значении.
Структурализм в археологии. Структурализм – это направление в исследовании формы человеческой деятельности, нашедшее широкое применение в литературоведении, культурной антропологии и истории искусств. Его исходной посылкой является мнение, что повторяющиеся мыслительные операции человека могут находить разнообразное материальное выражение. Соответственно в археологическом материале структуралист ищет повторяющиеся модели в надежде на то, что они отражают ключевые структуры мышления тех людей, которыми были созданы изучаемые объекты. Основатель современного структурализма Клод Леви-Строс полагал, что структура мышления одинакова у всех людей, но другие структуралисты считают эту структуру культурно обусловленной и различной в разных обществах. Ранним примером структурализма в археологии служат труды Андре Леруа-Гурана, французского археолога, изучавшего пещерное искусство эпохи палеолита. Эти пещеры, датируемые 30 000-20 000 до н.э., содержат росписи, в которых преобладают изображения животных. Леруа-Гуран считал, что эти изображения составляли целостные композиции и что размещение фигур различных животных отражает представления древних художников об их значении. Самыми распространенными являются изображения лошадей и бизонов, по утверждению Леруа-Гурана, в абсолютном большинстве случаев помещенные в центре композиции. Он доказывал, что их многочисленность и центральное положение свидетельствуют, что им принадлежала самая важная роль в жизни создателей росписей. Последующие изыскания в этих пещерах позволяют полагать, что композиция росписей более разнообразна, чем думал Леруа-Гуран, но его анализ наглядно демонстрирует логику структуралистских интерпретаций. Дин Арнольд, изучавший современную сельскую керамику нагорий Перу, применил методы структурализма для интерпретации керамического декора. Он считал, что важное для социальной жизни пространственное членение окружающего селения ландшафта повлияло на мышление создателей посуды, а это, в свою очередь, нашло отражение в размещении ее декора. Например, членение украшенной поверхности на несколько горизонтальных поясов рассматривается как отражение представления о делении мира на ряд расположенных одна над другой горизонтальных зон, каждая из которых отличается особым климатом и степенью пригодности для земледелия. Широкое применение билатеральной симметрии (когда правая и левая части изображения зеркально повторяют друг друга) трактуется как отражение двойного счета родства (принадлежности человека одновременно к кровным группам матери и отца). Критики структурной археологии задают вопрос, являются ли мыслительные структуры столь всеобщими, как полагают структуралисты. Центральное положение фигур лошадей и бизонов в палеолитических росписях может, к примеру, быть связано с культурно обусловленными художественными принципами или с передававшейся при обучении традицией, а не с бессознательными мыслительными структурами, проявляющимися независимо от воли создателя росписей. Тревожит критиков и невозможность проверки структуралистских интерпретаций. Например, толкование Арнольдом горизонтальных поясов керамического декора – всего лишь одна из возможных в рамках того же структурализма интерпретаций, и структурная археология не в состоянии оценить, какая из них правомерна. Подобная проверка, разумеется, невозможна, если предполагаемое структуралистами единообразие реализуется на бессознательном уровне и не может быть подтверждено опросом носителей культуры или какими-то иными данными. Критики обвиняют сторонников структурализма в археологии и в том, что те считают создание своих интерпретаций проявлением особой интуиции исследователя; в этом случае каждый специалист будет предлагать новое толкование одних и тех же данных. Под обстрел попадает и роль случайности во многих структуральных интерпретациях. Так, билатеральная симметрия наподобие той, которая отмечена в исследованиях перуанских материалов Арнольдом, встречается в бесчисленных художественных традициях, в том числе в сотнях случаев – там, где двойной счет родства неизвестен. В этой связи критики задаются вопросом, не являются ли многие структурные совпадения, отмеченные представителями структурализма в археологии, чисто случайными.
Неомарксистская археология. Неомарксистские подходы разнообразны, и объединяет их представление о ключевой роли классов и других социальных групп, объединенных общими интересами. В отличие от традиционного марксизма, неомарксисты отказались от материалистического понимания экономического базиса как первоосновы всего прочего в общественной жизни. Неомарксисты подчеркивают важность идеологического и символического факторов для сохранения структур власти. Как правило, они не признают эволюционистской теории Маркса о постепенном развитии способов производства и распределения власти. Примером неомарксистского подхода в археологии может служить рассуждение Марка Леона о саде, принадлежавшем Уильяму Пака. Леон описывает сад этого жившего в 18 в. состоятельного обитателя города Аннаполиса (шт. Мэриленд) и трактует его как свидетельство об общественном положении владельца; будучи частью ландшафта, этот сад демонстрирует, что выдающееся положение и влиятельность Уильяма Пака – одно из звеньев естественного порядка вещей. О величии мог бы свидетельствовать и дом, но это – символ, целиком сооруженный людьми, тогда как сад представляет собой собрание элементов живой природы и его естественный характер вполне нагляден. Используя для демонстрации своего величия несколько подправленную природу, Пака тем самым утверждает естественность своей принадлежности к элите; таким способом он укрепляет свое могущество и отводит все вопросы относительно своих прав на это могущество. Основные претензии к неомарксистской археологии совпадают с критикой, обычно адресуемой марксизму. Некоторые археологи опасаются, что, сосредоточившись в такой степени на классовой борьбе и на вопросе об отношении к власти, можно упустить из вида другие, не менее существенные факторы.
Критическая теория. Критическая теория принадлежит к той научной школе, которая полагает, что ни один исследователь не может претендовать на окончательное постижение объективной реальности. Скорее, по мнению последователей этого течения, то, что считается фактами, на самом деле представляет искажение действительности, обусловленное представлениями исследователя. Каждому из ученых свойственны собственные суждения, заблуждения и склонности, вследствие чего они воспринимают действительность принципиально по-разному. По этой причине не существует фактов, на которых может базироваться единственно достоверная интерпретация; каждое толкование в равной мере ценно. Критическая теория сложилась на основе франкфуртской философской школы и получила известность благодаря применению в области литературоведения. Ее сторонники доказывали, что в отношении произведения роль читателя не менее важна, чем роль писателя. Применительно к археологии это означает, что археологические данные (аналог литературного текста) создаются в равной степени обитателями исследуемого памятника (соответствующими автору текста) и археологами (аналогом его читателей). Таким образом, последователи критической теории утверждают, что археолог, сознает он это или нет, играет активную роль в создании археологических данных. Более того, они настаивают, что каждый археолог, обладая собственными взглядами, создает свою систему данных. Противники критической теории полагают, что ее адепты слишком расширительно трактуют аналогию между литературным произведением и археологическими данными. Они считают, что представления исследователя несомненно влияют на толкование этих данных, но категорически отвергают мысль о химеричности самих данных.
Когнитивно-процессуальная археология. Это направление в археологии, объявленное “новым синтезом” процессуального и постпроцессуального подходов, было выдвинуто Колином Ренфрю и его последователями. Оно возникло в конце 1980-х – начале 1990-х годов и попыталось расширить рамки процессуального подхода, сохранив многие основополагающие его характеристики. Когнитивно-процессуальная археология разделяет стремление процессуалистов к оценке построений исследователя, допуская выбор между различными толкованиями. Однако бытовавшее прежде позитивистское представление о существовании объективных фактов смягчено признанием того обстоятельства, что на восприятие реальности влияют представления исследователя. Когнитивно-процессуальная археология сохранила и присущее процессуалистам стремление объяснять свойственные человеку прошлого нормы поведения, а не только описывать их. Предпочтительной формой объяснения служит обобщение, приложимое не к единичному, а к нескольким случаям, но ценными считаются и толкования специфических фактов. Некоторые представления когнитивно-процессуальная археология позаимствовала и у постпроцессуалистов. Она сочетает преимущественную ориентацию на познавательный, символический и идеологический аспекты человеческого поведения с воспринятым у неомарксистов возрастающим вниманием к борьбе классов и других общественных групп в социальных образованиях разного уровня. Критики когнитивно-процессуальной археологии считают ее всего лишь разновидностью процессуализма. Защитники, напротив, видят в ней магистральный путь развития науки, не только унаследовавший сильные стороны процессуализма, но под влиянием критики пересмотревший и усиливший его концепции. Современную археологию характеризует сосуществование различных исследовательских школ. В ней не существует общей парадигмы, и один и тот же археолог в своих изысканиях может одновременно пользоваться приемами, формально принадлежащими соперничающим направлениям. Многие археологи положительно оценивают это разнообразие, полагая, что оно обеспечивает возможность исследовать материал с разных точек зрения. Толкования, предложенные с разных позиций, часто оказываются не альтернативными, а дополняющими друг друга.

Энциклопедия Кольера. — Открытое общество. 2000.

Нужна курсовая?

  • АРХЕОЛОГИЯ. ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ
  • АРХЕОЛОГИЯ. ОБУЧЕНИЕ АРХЕОЛОГОВ

Полезное


Научная школа археологов ЮУрГУ: международные проекты и прорывные исследования

История Южно-Уральского государственного университета насчитывает 75 лет. За три четверти века здесь сформировались сильные естественно-научные, технические и гуманитарные научные школы. Одной их них является научная школа «Древняя история и археология лесостепной и степной Евразии» Института социально-гуманитарных наук.

Объединение ведущих археологов

Археологическая школа ЮУрГУ начала свое формирование в 2006 году, когда при университете была открыта кафедра древней истории и этнологии Евразии. Она была образована в результате объединения ведущих археологов Южного Урала. В их число входит 4 доктора исторических наук и два кандидата исторических наук по специальности «археология». Все они являются сотрудниками Научно-образовательного центра Евразийских исследований ЮУрГУ, которое возглавляет профессор Александр Таиров.

На фото: Александр Таиров, Андрей Епимахов

Изучением каменного века занимается действительный член Академии гуманитарных наук, директор Южно-Уральского филиала Института истории и археологии УрО РАН, ведущий научный сотрудник НОЦЕИ, д.и.н. Вадим Мосин. Ведущий научный сотрудник Южно-Уральского филиала Института истории и археологии УрО РАН и главный научный сотрудник НОЦЕИ, д. и.н. Андрей Епимахов много лет посвятил исследованию памятников бронзового века. Эта же эпоха изучается научным сотрудником НОЦЕИ, к.и.н. Натальей Берсеневой, которая в настоящее время готовится к защите докторской диссертации.

Директор НОЦ Евразийских исследований, д.и.н. Александр Таиров занимается исследованием раннего железного века лесостепной и степной Евразии, эпоху средневековья изучает ведущий научный сотрудник НОЦЕИ, д.и.н., ведущий научный сотрудник Южно-Уральского филиала Института истории и археологии УрО РАН Сергей Боталов. Старший научный сотрудник НОЦЕИ, к.и.н., член Общественного совета при Управлении делами губернатора и правительства Челябинской области, Общественного совета при Управлении по делам архивов региона и Научно-методического совета по сохранению культурного наследия при Министерстве культуры области Гаяз Самигулов и научный сотрудник НОЦ Евразийских исследований, к.и.н. Вячеслав Свистунов сконцентрировали свои усилия на изучении истории Южного Урала XVII–XIX веков.

На фото: Сергей Боталов

Помимо подготовки студентов бакалавриата и магистратуры на кафедре отечественной и зарубежной истории, в ЮУрГУ открыта аспирантура по археологии. Многие выпускники вуза учатся или уже закончили аспирантуру в Екатеринбурге, Москве и других городах России. В их числе научный сотрудник НОЦ Евразийских исследований Игорь Чечушков, который после защиты кандидатской диссертации в Институте археологии РАН (г. Москва) получил степень PhD в Университете Питтсбурга (США).

Масштабные исследования археологов ЮУрГУ

Исследования ученых, ставших основателями научной школы археологов «Древняя история и археология лесостепной и степной Евразии», охватывают процессы развития человеческого общества Центральной Евразии от древности до Новейшего времени. К ней активно привлекаются студенты кафедры отечественной и зарубежной истории. Важной особенностью научной деятельности историков ЮУрГУ является междисциплинарность, которая позволяет осуществлять серьезные международные проекты. Развиваются такие направления, как геоархеология, палеоклиматология, экспериментальная археология. Проводятся работы, связанные с палеогенетикой, например, исследования антропологических материалов эпохи бронзы и раннего железного века. При изучении археологических памятников используются разнообразные геофизические методы – магнитометрическая съемка, сейсмометрия и другие.

Проекты археологов ЮУрГУ охватывают не только территорию Южного Урала, но также ближнее и дальнее зарубежье. Они проводятся в коллаборации с учеными из России и других стран. В числе партнеров НОЦ Евразийских исследований – Гарвардская медицинская школа, Университет Гетеборга, Университет Майнца, Институт криосферы Земли СО РАН, Институт экологии растений и животных УрО РАН, Университет имени Гете, Институт археологии РАН, Институт минералогии УрО РАН и другие.

Большое количество исследований проводится директором НОЦЕИ Александром Таировым совместно с коллегами из Казахстана.

«Мы сотрудничаем с Казахстаном давно и достаточно результативно. И не только потому, что Казахстан близок нам географически – в древности наши территории входили в единое историко-культурное пространство, в котором проходили сложные и взаимосвязанные этнополитические процессы. Наших казахстанских коллег привлекает то, что мы работаем в области междисциплинарных исследований. И первый совместный проект связан с изучением древнего золота Казахстана. Он проводился учеными ЮУрГУ совместно с Институтом минералогии Уральского отделения Российской академии наук и Институтом археологии им. А.Х. Маргулана в Казахстане. Нам удалось проанализировать изделия из благородного металла практически со всех регионов Казахстана. Мы поработали даже в Открытом фонде «Археологическое золото Казахстана» Центрального Государственного музея Республики Казахстан и провели анализ металла ряда хранящихся там предметов. Материалы этих исследований вошли в обобщающую монографию, посвящённую благородным металлам в рудах и древних золотых изделиях Центральной Евразии», – рассказал Александр Дмитриевич.

Еще один проект связан с изучением тасмолинской историко-культурной общности, существовавшей на территории Южного Зауралья, Северного и Центрального Казахстана в первой половине I тысячелетия до нашей эры. Результатом исследования стала монография, освещающая историю и культуру кочевого населения обширного Урало-Иртышского степного междуречья. В настоящее время Александр Таиров работает над международным проектом по исследованию древних и средневековых торговых коммуникаций, проходящих через западную часть современного Казахстана и связывающих Урал и Западную Сибирь с земледельческими центрами Средней Азии. В следующем году научная коллаборация планирует приступить к полевым работам на этой территории.

Крупные проекты основателей археологической научной школы ЮУрГУ реализуются совместно с учеными Венгрии, отметил Сергей Боталов: «Наиболее длительный проект получил статус международного гранта России и Венгрии. Мы изучаем узловые моменты истории, связанные с возникновением венгерской народности, исходом древних венгров со своей прародины. В рамках проекта в течение 8 лет работает совместная российско-венгерская экспедиция на памятнике международного значения – могильнике Уелги. Здесь сошлась история возникновения народов Урала, Поволжья, Западной Сибири, и, как выяснилось, венгров. Южный Урал входил в большую область, получившую название «Великая Правенгрия». На могильнике Уелги мы фиксируем момент исхода венгров на запад и момент, когда здесь, на этой территории, остаются народы, родственные венграм – прежде всего башкиры, сибирские татары и зауральские угры».

Ученые ЮУрГУ участвуют в международных исследованиях с коллегами из Германии, США и других стран. Наиболее масштабные проекты связаны с изучением поселений и могильников эпохи бронзы Южного Зауралья, благодаря чему были получены принципиально новые данные о хозяйственной деятельности, образе жизни и социальных отношениях древнего населения, его связях и миграциях.

«Наиболее интересные исследования, которые проводились совместно с зарубежными коллегами, связаны с палеогенетикой. Благодаря им мы может получить ответы на вопросы, касающиеся проблем евразийского масштаба. На данный момент мы установили, что есть определенное сходство между населением, проживавшим на территории центральной Европы и Урала. Также обнаружили, что люди в древности имели некоторые генетические заболевания, о чем мы не знали ранее», – подчеркнул Андрей Епимахов.

Ученый ЮУрГУ внес значительный вклад в изучение истории вируса гепатита В, присовокупив материалы археологических находок из могильника Каменный Амбар к общим исследованиям. Результатом масштабной работы стала статья «Древние вирусы гепатита B от Бронзового века до Средневековья», опубликованная в мае 2018 года в журнале «Nature».

В настоящее время археологи ЮУрГУ работают над проектом: «Пограничье культурных миров: Южный Урал от древности до нового времени». На примере этого региона ученые намерены показать, как взаимодействуют между собой носители разных культурных традиций в различные исторические периоды. Им предстоит узнать, каким образом один этнос перенимает традиции другого, почему принимаются одни культурные традиции и отвергаются другие и как географический фактор влияет на процессы культурных взаимодействий.

Лаборатория археометаллургии для изучения древности

Основатели научной школы «Древняя история и археология лесостепной и степной Евразии» и их ученики при изучении древности уделяют немалое значение экспериментальной археологии. В частности, при их участии была создана реконструкция «Курган Темир» в заповеднике Аркаим – точная копия родовой усыпальницы ранних кочевников, воссозданная в 1991 году по материалам раскопок кургана, исследованного в Чесменском районе Челябинской области. Коллектив археологов, работавших над внешним и внутренним убранством погребальной конструкции, возглавлял нынешний директор НОЦ Евразийских исследований Александр Таиров.

В этом году Южно-Уральский государственный университет получил возможность применять методы экспериментальной археологии в научной деятельности. Основатель центра исторических проектов «Археос», научный сотрудник НОЦЕИ Иван Семьян получил федеральный грант на создание экспериментальной лаборатории археометаллургии на базе ЮУрГУ. Проект является одним из девяти победителей конкурса исторических проектов фестиваля «Времена и эпохи». В лаборатории студенты смогут вживую воспроизвести древние технологии получения и обработки металла и керамики, изготовить качественные реплики артефактов. Грантовые средства планируется потратить на сооружение инновационного учебно-производственного комплекса объектов, закупку необходимого сырья, инструмента, а также высокотехнологичного оборудования, включая 3D-сканер. 

Азалия Шарафутдинова, фото: Олег Игошин

Летняя полевая школа или наглядная археология

корейским студентам показали памятники археологии разных эпох на Алтае и в Новосибирской области

Древнейшие наскальные рисунки, каменные поминальные оградки, “царские” пазырыкские курганы и захоронения бронзового века, – всего за несколько дней сотрудники Института археологии и этнографии СО РАН показали корейским студентам-историкам из университета Кён-Хи уникальные памятники археологии на Алтае и в Новосибирской области и подробно рассказали о каждом из них.

Инициатором летней школы для 25-ти корейских студентов и трех аспирантов стал профессор, декан исторического факультета университета КёнХи (Kyung Hee University) в Сеуле и бывший аспирант Института археологии и этнографии СО РАН Кан Ин Ук, который несколько лет работал в отделе палеометалла ИАЭТ СО РАН под руководством академика Вячеслава Молодина и успешно защитил здесь диссертацию. По просьбе корейского коллеги сибирские ученые организовали экскурсии студентам и аспирантам университета КёнХи на несколько памятников на территории горного Алтая. Отдельным пунктом программы корейской экспедиции стала Барабинская лесостепь, где отряд Вячеслава Ивановича Молодина многие годы активно ведет раскопки целого ряда памятников разного времени – от неолита до эпохи бронзы.

Барабинская лесостепь. Могильник Тартас-1. Погребение эпохи бронзы, 3,5 тыс. л. н.

Ведущий научный сотрудник ИАЭТ СО РАН Александр Соловьев отметил, что такой подход в обучении не только существенно улучшает восприятие информации, но формирует совершенно иное отношение учеников к предмету. – Однажды я видел, как японских студентов художественной академии привезли в Ватикан, чтобы познакомить их с творчеством Микеланджело, – вспоминает он. – Можно на протяжении многих занятий рассказывать о погребальных традициях той или иной культуры и эпохи, когда можно собраться, привезти, показать и рассказать все на месте и получить несравнимо лучший эффект. Гости посетили три музея – Музей истории и культуры Сибири и Дальнего Востока в Новосибирске, Музей АлтГУ (Барнаул) и Музей им.Анохина в Горно-Алтайске, где увидели целый арсенал разнообразных находок – оружие, одежду, посуду украшения представителей древних культур, в том числе, пазырыкской. Здесь же они прослушали и лекции ведущих специалистов и прошли своими ногами те места, где жили носители всех этих культур и где были обнаружены все эти находки

Удачная разведка на экскурсии

Экспедиция из нескольких сотрудников ИАЭТ СО РАН и корейской делегации посетила гигантские каменные насыпные курганы знати пазырыкской культуры (V-III вв. до н.э.) в урочищах неподалеку от села Туекта, выборочно исследованные в начале ХХ века. За минувшее время большую часть камней насыпи использовали местные жители для строительства, что можно наблюдать и сегодня – стены некоторых построек возведены из массивных булыжников, а с больших курганов снята практически вся насыпь и оставлена почти ровная площадка из подстилающего слоя более мелких камней.

Группа из университета КёнХи на пазырыкской курганной насыпи. Некрополь Туекта

Тщательность древней конструкции и само количество принесенных на курган валунов говорит не только о статусе захороненного, но и о многочисленности населения, возводившего эти курганы и окружающие их ритуальные каменные кольца. Вне всякого сомнения, эти работы выполняли многие сотни людей. Аналогичные курганы с захоронениями представителей пазырыкской культуры исследованы М.П.Грязновым, и С.И. Руденко в 20-х – 40-х гг ХХ века в урочищах Пазырык, по которому культура и получила свое название, Башадар, Шибе и уже в наши дни на плато Укок, где в середине 1990-х годов сотрудниками ИАЭТ СО РАН были найдены знаменитые мумии из мерзлотных погребений.

Несмотря на недолгое пребывание на каждом памятнике, ведущие специалисты успевали обнаруживать на них некоторые новые артефакты. Ведь для археолога любая экскурсия на памятник то же самое, что разведка или, как выражаются сами ученые, рекогносцировка. В частности, вблизи одного из курганных сооружений исследователи нашли и зафиксировали , перевернули лицевой стороной и в подробностях зафиксировали каменную стелу с чашечными углублениями (крупными лунками), которые несколько тысяч лет назад делали для проведения обрядовых церемоний.

С точностью до камня

Уникальный памятник Чобурак, где внутри кольцевой каменной ограды было найдено средневековое захоронение лошади, к седлу которой приторочены железные боевые топоры, был открыт в зоне затопления планируемой к строительству Катунской ГЭС ведущим научным сотрудником ИАЭТ СО РАН, доктором исторических наук Андреем Бородовским. Поскольку Катунскую ГЭС решили не строить, работы на этом памятнике были надолго прекращены и недавно возобновились учеными АлтГУ. Он оказался многослойным – разновременным и разнокультурным.

Вниманию студентов представили и захоронения эпохи бронзы (афанасьевская культура), и раннее средневековье (6- 8 в н.э., тюрки), и гунно-сарматские (хунно-сяяньбийские)комплексы. Примечательно, что все сооружения после проведения раскопок восстанавливались с точностью до положения каждого камня. Сегодня археология Алтая имеет огромное значение не только для науки, но и для сохранения внешнего облика памятников с целью развития туризма в этом регионе. Здесь же, на памятнике, кандидат исторических наук Николай Серегин прочел лекцию по истории древнего населения долины средней Катуни.

Остановившись у вертикально стоящих камней – балбалов, сибирские археологи рассказали ученикам летней школы, что такие стелы устанавливались для специальных церемоний, связанных с почитанием предков, ставших для своих потомков сакральными духами покровителями. В эпоху средневековья на вертикальных плитах, установленных перед каменными оградками (древний аналог храмовых сооружений) рисовали лицо усопшего и надевали на них его одежду.

Древние балбалы в урочище Башадар

По мнению исследователей, такая персонификация стел имела место во многих древних культурах задолго до того времени, когда камням начали придавать скульптурные реалистичные черты, превращая их так называемые «каменные бабы». Подобная традиция установки и почитания антропоморфных каменных стел и изваяний уходит корнями в эпоху бронзы и получает свое дальнейшее развитие в скифское время.

Загадочные петроглифы Калбак-Таша

Уникальная писаница Калбак-Таш расположена недалеко от впадения Чуи в Катунь. По мнению старшего научного сотрудника ИАЭТ СО РАН Дмитрия Черемисина, этот огромный массив разнообразных рисунков представляет собой древнее святилище на месте последней возможной переправы через бурную Чую и выходу в долину Катуни. Здесь можно видеть изображения животных, небесных и земных колесниц с лошадьми, женщины-прародительницы, коня у мирового древа, сцену «корриды» и другие рисунки, накопленные здесь за тысячелетия. Среди них есть даже изображение лодки – единственное на Алтае.

Профессор универстета КёнХи (г.Сеул) Кан Ин Ук на памятнике Калбак-Таш

Часть изображенных древних сюжетов и фигур достаточно легко поддаются трактовке специалистов, как, например, охота, военные поединки, перекочевки или ритуальные жертвы. Но о значении некоторых изображений до сих пор строят различные гипотезы. И хотя первые работы, посвященные этому памятнику, были написаны 40 лет назад, он по-прежнему остается, во многом, не вполне разгаданным явлением древней культуры.

Для уверенной трактовки некоторых наскальных рисунков Калбак-Таша исследователям не хватает достаточного количества иконографических аналогов с подобных памятников. В конце ХХ века были предположения, что на рисунках изображены строения из бревен или какой-то транспорт. Но возможно, что эти «строения» представляют собой полосатые (или сшитые из длинных кусков ткани ) одежды – юбки и нагрудники – женщин, руки которых подняты вверх. Из-за некоторого сходства с ракетой лукавые гиды убеждают доверчивых туристов, что это фигуры инопланетных существ.

Неразгаданный петроглиф Калбак-Таша похож на женскую фигуру в ритуальных одеждах

Кроме выбитых изображений на Калбак-Таше есть и выгравированные – более тонкие и изящные, соответственно, более поздние. – Часть этого уникального массива наскальных рисунков 20 лет назад была густо поросшей лишайником, – рассказывает Дмитрий Черемисин. – Новосибирским археологам во главе с Владимиром Кубаревым и их коллегам из Кемеровского университета пришлось долго убирать его с поверхности памятника, чтобы изображения можно было затем скопировать, опубликовать и сохранить для дальнейших исследований.

Древние «выбитые» петроглифы писаницы Калбак-Таш заметны издали

Профессор Кан Ин Ук, отвечая на вопрос о причинах повышенного интереса к Сибири, пояснил, что для современного человека, который мыслит границами государств, существуют такие понятия, как Корея, Китай, Монголия, Россия и Сибирь. А в далеком историческом прошлом таких границ не существовало. – Древняя история, происходившая на территориях Кореи, Китая и Монголии, неразрывно связана с Южной Сибирью. Например, древние племена хунну оказали огромное влияние на историческое развитие всех народов, населявших эти территории. Современные народы этих стран даже считают племена хунну своими предками, хотя на этот дискуссионный вопрос, учитывая новые возможности анализа древней ДНК, сегодня уже можно получить ответ.

Состоявшаяся летняя школа для наших студентов уже вторая. Первую группу мы знакомили с памятниками палеолита на Денисовой пещере. – В этом году желающих оказалось втрое больше, и пришлось производить конкурсный отбор, – сообщил Кан Ин Ук. – Надеюсь, мы продолжим эту замечательную традицию сотрудничества с новосибирскими археологами, чтобы в следующем году мы могли организовать еще одно путешествие в древность.

Летняя археологическая школа «Старая Русса – Пятницкий раскоп»

Cancel

Log In