Грязовец школа 2 официальный сайт: МБОУ “СРЕДНЯЯ ШКОЛА №2 Г.ГРЯЗОВЦА”, ИНН 3509002648

Аккредитация СМИ открыта до 13:00 19 декабря 2016 года.

Заполните прилагаемую заявку на аккредитацию формы и отправьте ее по электронной почте Марии Смирновой, пресс-службе Президентской библиотеки, [email protected], тел. (812) 305 1621, доб. 233, моб. +7 (981) 894 4770.

В прилагаемой форме необходимо указать имя СМИ, полное имя представителя СМИ, дату и место рождения представителя, полные данные паспорта или фотографии (серия, номер, когда и каким органом он был выдан, место жительства) , ручную кладь и контактные телефоны.

Обращаем ваше внимание, что вход в Президентскую библиотеку для представителей СМИ осуществляется только по удостоверению личности № ntranc2 и строго по паспорту или с фотографией.

Заключительное интервью с Эрихом Хартманном

Из всех боевых асов в истории первое, что обычно приходит на ум, – это «Красный барон» и Эрих «Буби» Хартманн. Таким образом, эти двое занимают первые места в нашем рейтинге лучших летчиков-истребителей в истории.

Если вы не знакомы с лучшим летчиком-истребителем – вам лучше всего начать с этого видео:

Его 352 подтвержденных убийства, вероятно, навсегда останутся мерилом успеха в воздушной войне.Однако война Эриха в воздухе стала примечанием к его жизни после десятилетия советского заключения, которое он испытал после войны. По его собственным словам, Хартманн рассказал о своей жизни, карьере, увлечениях и выживании в мире, который мало кто видел, а выжило еще меньше.

В своем последнем официальном интервью Эрих Хартманн обсудил конкретные факты, которых он обычно избегал в прошлом. Это откровенное понимание показывает человечность самого человека, а не просто воина из легенд, и дает представление о характере, возможно, величайшего летчика-истребителя, который когда-либо и, вероятно, когда-либо будет сражаться во враждебных небесах.

Хартманн дал это последнее интервью перед своей смертью в 1993 году.

Q: Эрих, когда и где ты родился?

A: Я родился 19 апреля 1922 года в Вайссахе. Это недалеко от Вюртемберга.

Q: Какой была ваша семья?

A: Мой отец был уважаемым врачом, который был врачом в армии во время Первой войны, а моя мать была лицензированным пилотом. Позже мой брат тоже стал врачом.

Q: Расскажите о своей юности в Китае.

A: Двоюродный брат моего отца был там дипломатом и убедил отца перевезти нас в Китай, поскольку Германия была не лучшим местом для проживания с экономической точки зрения.Мы жили в провинции Чанша, я был молод, а Альфред еще моложе, но я почти ничего не помню. Отец ушел вперед, и мы последовали за ним. В конце концов, для иностранцев стало плохо, и отец отправил нас домой. Мы переехали в Штутгарт, и отец вернулся позже. Здесь я жил до войны.

Q: Что побудило вас стать пилотом?

A: Наверное, по той же причине, что и у большинства мальчиков; слава асов в Великой войне, а также то, что моя мама была лицензированным пилотом.Мама брала нас и учила чему-то. Возможно, это был самый важный фактор. Я знал, что хочу летать. Я стал лицензированным пилотом-планеристом в четырнадцать лет и летал так часто, как только мог. В пятнадцать лет я стал инструктором в Гитлерюгенд. Альфред стал наводчиком Штука и попал в плен в Тунисе. Вероятно, это было для него удачей и спасло ему жизнь. Моему отцу не нравилось, что я хочу быть пилотом, он хотел, чтобы мы следовали за ним в медицине, и это тоже была мечта, но это не было.

Эрих «Буби» Хартманн

Вопрос: Когда вы присоединились к Люфтваффе?

A: Я начал военную летную подготовку в октябре 1940 года в Восточной Пруссии. Так продолжалось до января 1942 года, когда я поехал в Цербст-Анхальт. Я закончил лейтенант в марте 1942 года. Позже я пошел в высшую школу авиационной артиллерии, где попал в небольшую неприятность. Я красовался, шумел по аэродрому и был приговорен к домашнему аресту. По иронии судьбы мой сосед по комнате летал на том же самолете, в котором был я, и у него возникла техническая проблема, и он погиб в результате крушения.Это было по иронии судьбы. Я прибыл в Россию и явился на JG-52 незадолго до зимы, после небольшого происшествия.

В: Это было, когда вы разбили Штуку?

A: Ну, я бы не сказал, разбился, потому что я так и не оторвался от земли. Мы должны были отправить их в Мариуполь, но когда я запустил Штуку, я понял, что у нее нет тормозов, и она реагирует иначе, чем Мессершмитт 109. Я врезался в операционную, и другой человек перевернул свой Ju-87. его нос. Решили отправить нас на Ju-52, так как это было безопаснее для нас и для самолета.

Q: Это было, когда вы впервые встретили Дитера Грабака?

A: Да, который, как вы знаете, был хорошим другом на протяжении многих лет. Дитер был первым, кто посоветовал мне поговорить с вами, поскольку он и другие доверяют вам. Я люблю тебя также. Дитер был очень понимающим, но дисциплинированным командиром, и его опыт показал. Он научил нас не просто летать и драться, но и работать в команде и оставаться в живых. Это был его величайший дар. Он был очень открыт для обсуждения своих собственных ошибок и того, как он на них учился, надеясь, что мы тоже научимся.Грабак назначил меня в 7 / III / JG-52 под командованием майора Хуберта фон Бонина, старого орла времен гражданской войны в Испании и битвы за Британию. Мы тоже многому у него научились. Мой первый полет был 14 октября 1942 года.

Q: Ваша первая миссия была менее впечатляющей. Что случилось?

A: Ну, Россманн и я были в нашем полете, и Россманн сообщил по рации, что он заметил под нами десять вражеских самолетов. Мы были на высоте 12000 футов, и противник был далеко ниже нас. Я ничего не видел, но последовал за Россманном вниз, а затем мы напали на них.Я знал, что мне нужно убить в первую очередь, поэтому я пошел на полную и оставил Россманна стрелять по самолету. Мои выстрелы промахнулись, я чуть не врезался в него, и мне пришлось подъехать. Внезапно меня окружили советские войска, и я направился в сторону низких облаков, чтобы спастись. Россманн все время говорил со мной, и я получил предупреждение о низком уровне топлива. Потом двигатель заглох, и я врезался в него, уничтожив свой истребитель. Я знал, что у меня проблемы. Я нарушил все заповеди, которыми живет летчик-истребитель, и ожидал, что меня выбросят.

Q: Как сложилась ваша судьба?

A: Фон Бонин приговорил меня к трем дням работы с наземными командами. Это дало мне время подумать о том, что я сделал. То, чему я научился у Россманна, а затем у Крупински, я позже научил новых пилотов, когда стал лидером.

В: Когда вы совершили первое убийство?

A: Это был день, который я никогда не забуду, 5 ноября 1942 года, Ил-2 «Штурмовик», который было сложнее всего сбить из-за тяжелой броневой пластины.Маслоохладитель снизу нужно было прострелить, иначе он не выйдет из строя. Это был также день моей второй вынужденной посадки с тех пор, как я влетел в обломки своей туши. В тот день я узнал две вещи; подойти поближе и стрелять и оторваться сразу после убийства. Следующее убийство произошло в феврале следующего года. Это было, когда Крупинский приехал на Тамань и стал моим новым командиром отряда.

Вопрос: Вальтер рассказал мне о дне, когда он прибыл, и о своем эпизоде ​​с двумя бойцами. Что ты помнишь?

A: Он приехал, представился, потребовал самолет, поднялся, ему было жарко, и обратно привезли на машине.Затем он взял еще один, забил два убийства и вернулся, они хотели пообедать. Все мероприятие было воспринято так же небрежно, как карточная игра.

Вопрос: Как вы познакомились с Гюнтером Раллем?

A: Я знаю, что Гюнтер должен был вам об этом рассказать. Он заменил фон Бонина на посту Gruppenkommandeur, и мы были представлены. Это было началом. В августе 1943 года Ралль назначил меня командиром 9-й эскадрильи, которой командовал Герман Граф.

Q: Вы часто летали с Крупински в качестве его ведомого.На что это было похоже и чем это отличалось от полета с Россманном?

A: Ну, поначалу партнерство было немного непростым, но мы обнаружили, что хорошо работаем вместе. У нас обоих были сильные и слабые стороны, и мы сумели преодолеть эти проблемы. Это хорошо сработало. Кроме того, я должна была убедиться, что он вернулся домой, потому что его многочисленные подруги всегда ждут, чтобы он спустился. Я выиграл Железный крест 2-й степени, летая на «Крупи». От него я узнал одну вещь: худшее, что можно сделать, – это потерять ведомого.Убийства были менее важны, чем выживание. Я потерял только одного ведомого, Гюнтера Капито, бывшего пилота бомбардировщика, но это было из-за его неопытности с истребителями, но он выжил.

Вопрос: Сколько убийств вы совершили до того, как выиграли Рыцарский крест?

A: К 29 октября 1943 года я совершил 148 убийств. Думаю, моя награда была получена слишком поздно. Было много людей, убивших более пятидесяти человек, но не получивших Рыцарского креста, что я считаю несправедливым. Я также считал несправедливым, что такие люди, как Ралль, Баркхорн, Киттель, Баер и Рудорфер, не получали более высоких наград.Они их заслужили.

Q: Расскажите о своей первой встрече с Крупински. Я слышал его версию от Уолтера, но мне нужна ваша версия.

A: Ко мне обратился мой новый командир звена (Грабак), когда вошел дымящийся истребитель, внезапно приземлился, перевернулся и взорвался. Мы знали, что пилот мертв. Один из мужчин сказал, что «это Крупински», и из слепящего дыма вышел этот человек в обгоревшей форме, но без каких-либо других повреждений. Он улыбался и жаловался на зенитную артиллерию над Кавказом, но без особого удивления на лице.Это была моя первая встреча с «Графом».

Q: Кого вы сначала назначили ведомым?

A: Фельдфебель Эдуард «Пол» Россманн, взявший меня под свое крыло.

Q: Было ли типичным, что офицер приставлялся к унтер-офицеру?

A: Это было для нас, так как он был опытным ветераном боевых действий. Ранг означал немного больше опыта, и поэтому я думаю, что мы были такими успешными.

Q: Кто был вашим лучшим другом в те дни?

A: Их было так много, большинство из них все еще живы, но мои самые близкие отношения были с Хайнцем Мертенсом, начальником моей команды.Вы полагаетесь на своих ведомых, которые будут прикрывать вас в воздухе, и ваших товарищей по команде в воздушном бою, но человек, который держит вашу машину в воздухе и в безопасности, является самым важным человеком, которого вы знаете. Мы стали лучшими друзьями, и мой успех был бы невозможен, если бы не Мертенс.

Q: Связь между вами тоже легендарна. Почему близость?

A: Я не могу это объяснить. Когда я пропал без вести во время миссии, когда я был схвачен и сбежал, Мертенс взял винтовку и пошел искать меня.Он не сдавался. Такой верности вы никогда не встретите вне армии.

Q: Опишите то время, когда вас схватили.

A: Русские атаковали в нашем районе, и Грабак отдал нам приказ. Это было в августе 1943 года, и наша задача заключалась в том, чтобы поддержать Штуки Ганса-Ульриха Рюделя в контратаке. Потом все изменилось. Красная авиация бомбила немецкие наземные позиции в поддержку их наступления, поэтому моя группа из восьми истребителей обнаружила и атаковала врага, около сорока «Лаггов» и «Яков» и еще около сорока штурмовиков «Штурмовик».Я сбил двоих, когда что-то попало в мой самолет. Я совершил вынужденную посадку и попал в плен к советским солдатам. Я притворился, что получил травму, когда они приблизились к самолету. Они поверили мне и отвезли меня в свою штаб-квартиру, и их врач осмотрел меня, и он даже поверил мне. Они поместили меня обратно в грузовик (который был немецким) на носилках, и, когда Штуки начали атаковать, я бросился на одного охранника в грузовике. Он упал, а я оставил позади. Как только я это сделал, я услышал, что грузовик остановился, поэтому мне пришлось продолжать движение.Я оказался в большом поле очень высоких подсолнухов, где я пытался спрятаться на бегу, в то время как люди, преследующие меня, дико стреляли в мою сторону. Я нашел небольшую деревню, занятую русскими, и решил вернуться в то место, откуда я только что приехал, и дождаться наступления темноты. [Именно в это время Мертенс взял на себя ответственность взлететь и найти Хартманна, вооруженного только винтовкой и водой, обеспокоенного тем, что его друг не вернулся]. Я добрался до своего безопасного места и вздремнул, а потом проснулся и снова уехал на запад.Я миновал патруль русских, думаю, около десяти, поэтому решил последовать за ними. Затем патруль скрылся за небольшой возвышенностью, а затем произошла перестрелка. Я знал, что это, должно быть, немецкие линии, так как люди из патруля прилетели на мою сторону. Затем я перешел на другую сторону, и мне бросил вызов немецкий часовой, который тоже выстрелил в меня, разорвав мою штанину. Я был очень расстроен, но этот человек был в полном страхе. Меня встретили на их месте, провели допрос и попросили подготовиться к контакту.Другая группа русских, явно пьяных, шла к нашим окопам, и лейтенант отдал приказ стрелять, когда они подошли примерно на двадцать метров. Все они были уничтожены. Позже мне сказали, что группа русских вошла в их периметр, бегло разговаривая по-немецки, утверждая, что они бежали из военнопленных, и когда они вошли, они вытащили несколько автоматов Томми и убили несколько человек. Это объясняло их осторожность в отношении принятия меня за чистую монету, поскольку у меня не было при себе удостоверения личности. Когда меня схватили, все забрали.

В: Что случилось с Мертенсом? Как ты вернулся?

A: Командир пехоты связался с Грабаком и меня подтвердили. Они отправили меня обратно на машине, и меня встретил Крупи, который только что вернулся из больницы. Мне также сообщили о том, что Биммел сделал и сделал, и я был очень расстроен. На следующий день Биммел вернулся, мы увидели друг друга и устроили «день рождения».

Q: Объясните, что такое «день рождения»?

A: Это вечеринка в честь пилота, который выжил в ситуации, которая должна была его убить.У нас их было много.

Q: Возможно, величайшей легендой, окружавшей вашу жизнь, было время, когда вы впервые встретили Уши, и любовь, которую вы пережили на протяжении многих лет. Опишите ту первую встречу.

A: Мы учились в одной школе, и в конце концов я решил ее разыскать. Я догнал ее и девушку, остановил велосипед и представился. Я знал, что она для меня единственная, хотя мне было всего семнадцать, а она была на два года моложе. Наши родители были не в восторге от этого, я могу вам сказать, но они пришли в себя.

Q: У вас были конкуренты для нее, не так ли?

A: Да, но я решил эту проблему, ничего страшного. Нам с Уши суждено было быть вместе, такова судьба. И она ждала долго, даже после войны. Мы поженились в 1944 году, но у нас все еще было мало времени, чтобы проводить вместе. [На самом деле Эрих предупредил намного старшего мальчика от нее, и когда Уши сказал ему, что он изводит ее, Эрих избил его, решив проблему]. Мы поженились после того, как у меня были Бриллианты, и Герд Баркхорн был моим шафером, а Вилли Батц и Крупи были свидетелями.Мы не могли обвенчаться в церкви из-за материально-технических проблем. Придется подождать до 1956 г.

Вопрос: Расскажите о том, как вы получили Дубовые листья от Гитлера.

A: Это было странное время. Во-первых, большинство из нас были пьяны. Герд Баркхорн, Вальтер Крупински, Йоханнес Визе и я должны были явиться в Берхтесгаден. Все мы, кроме Герда, получали Дубовые листья, он – Мечи. К тому времени, как мы приехали, мы пытались протрезветь. Годы спустя Уолтер всегда заявлял, что мы должны поддерживать друг друга.Мы пили коньяк и шампанское, смертельная комбинация, когда не ели пару дней. Первым, кого мы встретили у поезда, был адъютант гитлеровского люфтваффе майор фон Белов, который, я думаю, был шокирован нашим состоянием. Через пару часов мы должны были встретиться с Гитлером, и мы еле стояли. Это было в марте 1944 года, и тогда на такой высоте было много снега.

В: Я разговаривал с Уолтером Крупински и читал о «шляпе» в вашей биографии, написанной Рэем Толивером и Тревором Констеблем.О чем это было?

A: Я не мог найти свою шляпу, и мое зрение было не лучшим, поэтому я взял шляпу на подставку и надел ее, и она была слишком большой. Тогда я знал, что это не мое. Ниже расстроился и сказал мне, что это Гитлер, и вернуть его обратно. Все смеялись над этим, кроме Внизу. Я пошутил насчет того, что у Гитлера большая голова, и что она «должна сочетаться с работой», что вызвало еще больший смех.

Вопрос: Какое у вас впечатление о Гитлере?

A: Он меня немного разочаровал, хотя он очень интересовался войной на фронте и был очень хорошо осведомлен о событиях, какими я их знал.Однако у него была склонность болтать о мелочах, которые мне показались скучными. Я нашел его интересным, но не таким впечатляющим. Я также обнаружил, что у него недостаточно знаний о воздушной войне на востоке. Его больше беспокоили воздушная война Западного фронта и бомбардировки городов. Конечно, больше всего его интересовала наземная война на Восточном фронте. Это было очевидно. Гитлер выслушал людей с Западного фронта и заверил их, что производство оружия и истребителей увеличивается, и история доказала, что это правда.Затем он перешел к войне подводных лодок, как мы собирались решительно уничтожить морскую торговлю и все такое. Я нашел его изолированным и обеспокоенным человеком.

Q: Что вы думали о войне в вашем отряде в то время?

A: Я не припомню, чтобы кто-то говорил о поражении, но я знаю, что мы говорили о некоторых из великих пилотов, которые уже убиты, и о новостях об американских «Мустангах», проникающих глубоко в Германию и даже дальше. Мало кто из нас имел какой-либо опыт против американцев, хотя многие старожилы сражались с англичанами.Те, кто воевал с американцами, делали это в Северной Африке, и их идеи оказались интересными.

Q: Какая была атмосфера, когда вы выиграли Мечи?

A: Я только что приземлился после успешной миссии, когда мне сказали, что я был награжден Мечами. Это был июнь 1944 года. Я прибыл 3 августа 1944 года, чтобы снова навестить Гитлера на церемонии награждения, и нас было десять человек, ребят из Люфтваффе. Гитлер был другим человеком. Это было сразу после заговора с целью убить его, и его правая рука дрожала, и он выглядел измученным.Ему пришлось повернуться к своему левому уху, чтобы услышать, что кто-то говорит, потому что он был глухим в другом ухе от взрыва. Гитлер обсуждал трусливый поступок по его убийству и атаковал качества своих генералов, за некоторыми исключениями. Он также заявил, что Бог пощадил его жизнь, чтобы он мог спасти Германию от разрушения, и что западные союзники неизбежно будут отброшены назад. Я был очень удивлен всему этому. Я хотел уйти и увидеть свою Уши, и я это сделал.

Вопрос: Чем встреча с Гитлером и получение Бриллиантов отличались от двух предыдущих встреч?

A: Ну, Дитер Грабак и остальные устроили вечеринку перед моим отъездом, и я был так пьян, что не мог стоять на следующий день.Похоже, мы все были алкоголиками, но это было не так. Мы много жили и играли. Вы никогда не знали, что принесет следующий день. Я привез свой 109-й в Инстербург, и JG-52 сопровождал меня. Когда я прибыл в Wolfschanze, мир изменился. Гитлер уже начал судебные процессы и казни причастных к этому, и все были под подозрением. Вы должны были войти в три зоны безопасности, и никому не разрешалось пронести оружие в последнюю зону. Я сказал охраннику СС Гитлера сказать фюреру, что я не получу Бриллианты, если мне не доверит носить мой пистолет Вальтер.Парень выглядел так, будто я только что вышла замуж за его мать. Он пошел поговорить с фон Беловом, который тогда был полковником, и вышел Белов, сказав, что все в порядке. Я повесил свою кепку и пистолетный ремень на подставку, и Гитлер подошел ко мне и сказал: «Я бы хотел, чтобы у нас было больше таких, как ты и Рюдель», и он дал мне бриллианты, которые были инкрустированы еще одним набором дубовых листьев и мечей. Мы выпили кофе и пообедали, и он признался мне, сказав, что «в военном отношении война проиграна», и что я уже должен это знать, и что если мы подождем, западные союзники и Советы будут в состоянии войны друг с другом.Он также говорил о партизанской проблеме и спросил меня о моем опыте. Гитлер спросил меня, каково мое мнение о тактике борьбы с американскими и британскими бомбардировщиками. Поскольку у меня не было большого опыта в этом, я просто изложил то, что считал фактом. Приказ Геринга бороться с ними и применявшийся метод были ошибочными. Я также проинформировал его о недостатках в обучении пилотов; слишком много минимально подготовленных мужчин просто бросали свои жизни. Он также рассказал о новом оружии и тактике, после чего мы расстались.Это был последний раз, когда я видел его 25 августа 1944 года. Я прилетел обратно в часть, где ждал приказ о десятидневном отпуске. Я также должен был доложить Галланду, где мы обсуждали ситуацию с Me-262. Я вернулся, чтобы выйти замуж за своего Уши, это все, что для меня имело значение.

Q: Чего вы больше всего боялись во время войны?

A: Ну, я опасался захвата в России, это была очень открывающая перспектива. Бомбардировки наших городов тоже беспокоили нас, потому что наши семьи были нам очень дороги. Полагаю, меня больше всего волновало, что Уши не будет ждать, поэтому я всегда старался увидеться с ней, когда был в отпуске.Медали означали отпуск, и это был стимул. У меня был выбор: потерять ее или вернуть все награды, я бы отправил медали обратно. Она была слишком важна для меня, и всегда была таковой. Позже стало известно, что Советы точно знали, кто я, и Сталин назначил за мою голову цену в 10 000 рублей. Позже эта сумма была увеличена, и Рюдель и я получили самые высокие награды среди немцев во время войны, за исключением, вероятно, Гитлера и некоторых представителей нацистской элиты. Каждый раз, поднимаясь наверх, я знал, что меня кто-то будет искать.У меня были мысли об американских вестернах, где главного стрелка вызывают на улицу; другой человек, желающий оставить свой след. Я чувствовал себя отмеченным, поэтому мне приходилось время от времени менять самолет. Я обнаружил, что когда я использовал черный тюльпан, мне было труднее находить противников, которые по большей части избегали меня. Мне нужен камуфляж.

Q: Какие были условия в России?

A: Ну, зимой представляете. У нас редко было тяжелое убежище, мы жили в палатках. Хуже всего были вши, и мало что оставалось, кроме как поднести одежду к огню и послушать, как она хлопает.Мы принимали ДДТ и мылись, когда могли. Болезни, особенно пневмония и окопная стопа, были тяжелыми, особенно среди наземных бригад. Еда всегда была проблемой, особенно на поздних этапах войны, а ограничения на топливо заставляли учитывать каждую миссию. Мы всегда летели с травяных полос, и нас часто бомбили. Эти полосы было легко отремонтировать, хотя местность делала каждый взлет и посадку приключением. Иногда истребители ломали шасси или просто закапывались и опрокидывались. Техническое обслуживание было еще одним кошмаром, так как было трудно добраться до припасов и запчастей, особенно когда мы все время передвигались.Несмотря на эти проблемы, мы очень успешно действовали в Крыму в 1943-44 годах.

Вопрос: Я знаю, что JG-52, как и другие подразделения, летали в составе иностранных ВВС. Какой у вас был опыт с этим?

A: К нам приставили королевский венгерский отряд, а также хорваты. Они были хорошими пилотами и во многих смыслах бесстрашными. Хорошие люди. У нас было еще больше контактов, особенно с румынами, когда мы там находились, и именно здесь мы вступали в бой как с американцами, так и с Советским Союзом; очень тяжелое время.Мы летели в Россию против двадцати против одного. В Румынии было тридцать к одному.

Q: Эвакуацию из Крыма мне описал Грабак. Как это было для тебя?

A: Ну, я бы не назвал это эвакуацией, это полное отступление. Мы должны были двигаться, и я обнаружил, что с радио, броневой пластиной и задней стенкой можно поставить четырех человек в хвост, но три – это почти все, что я бы попробовал. С помощью этого метода нам удалось спасти многих наших драгоценных наземных бригад от захвата.

Q: Какие Советы вы захватили? Был ли среди ваших мужчин открытый расизм по отношению к этим людям?

A: Вовсе нет. Фактически, я бы сказал, что в нашей группе было большинство, для кого весь национал-социалистический идиотизм немного отвратителен. Храбак решил объяснить новым молодым пилотам, что если они думают, что борются за национал-социализм и фюрера, им нужно перейти в Ваффен СС или что-то в этом роде. Ему не до политических типов.Он вел войну против превосходного врага, а не проводил политический митинг. Я думаю, что такой подход навредил Грабаку в глазах Геринга и других, но он был настоящим мужчиной и не заботился ни о чем, кроме своих людей. Ханнес Траутлофт был таким же, как и Галланд. Все великие, за редким исключением, были такими. У нас даже был русский заключенный, который показал нам, как запускать наши двигатели при минусовой температуре, подмешивая бензин в масляный картер. Для нас это было неслыханно, и мы были уверены, что потеряем истребитель при взрыве.Это сработало, потому что топливо разжижало застывшее масло и испарялось при включении стартера. Это было замечательно. Другой парень показал нам, как разжечь огонь под капотом и запустить двигатель – еще один полезный совет. Этот же парень показал нам, как поддерживать огонь из оружия, окунув его в кипящую воду, удалив смазку, которая замораживала механизмы. Без масел они работали нормально. Мне было грустно за этих людей, которые никого не ненавидели и были вынуждены вести войну, которой они предпочли бы избежать.

В: Какие из ваших боевых действий запомнились больше всего в борьбе с вражескими самолетами?

A: На ум приходит одна ситуация. Я был на дуэли с Краснознаменным Як-9, и этот парень был хорош и абсолютно ненормален. Он пытался и пытался пробраться за мной, и каждый раз, когда он открывал огонь, я рывком уклонялся от его снарядов. Потом он подъехал и перекатился, и мы подошли друг к другу, стреляя, но ни единого попадания. Это случилось два раза. Наконец, я скатился в пике с отрицательной перегрузкой, за пределами его прямой видимости, и выкатился, чтобы преследовать его на полной скорости.Я вошел снизу неглубоко и зажег его. Пилот выручил и позже был схвачен. Я встретился и поговорил с этим человеком, капитаном, симпатичным парнем. Мы дали ему немного еды и позволили ему бродить по базе после того, как он дал слово, что он не сбежит. Он был счастлив, что остался жив, но был очень сбит с толку, так как начальство сказало ему, что советские летчики будут расстреляны сразу после захвата. Этот парень только что пообедал одной из лучших на войне блюд и завел новых друзей. Мне нравится думать, что такие люди вернулись домой и рассказали своим соотечественникам правду о нас, а не пропаганду, разразившуюся после войны, хотя, несомненно, произошли ужасные вещи.Однажды я атаковал стаю из четырех Ил-2 и подстрелил один. Все четверо попытались развернуться строем на малой высоте, и все четверо врезались в землю, не имея возможности восстановиться, поскольку их бомбовые нагрузки снижали их маневренность. Это были самые легкие четыре убийства, которые у меня когда-либо были. Однако я помню время, когда я увидел более 20 000 убитых немцев в долине, где советские танки и казаки атаковали попавшую в ловушку часть, и это зрелище, даже с воздуха, было, пожалуй, самым запоминающимся в моей жизни. Я могу закрыть глаза и увидеть это даже сейчас.Такая трагедия. Я помню, как плакал, низко летя над сценой; Я не мог поверить своим глазам. Другой раз был в мае 1944 года недалеко от Ясс, на меня и моего ведомого Блессина напали истребители, он прорвался вправо, и противник последовал за ним. Я перекатился и последовал за вражеским истребителем на палубу. Я попросил своего ведомого подъехать и скользнуть вправо на небольшом повороте, чтобы я мог хорошо выстрелить. Я сказал ему оглянуться и посмотреть, что будет, если ты не смотришь на свой хвост, и выстрелил. Истребитель разлетелся на части и упал, как конфетти.Однако, помимо крушения Крупинского в тот день, когда я с ним познакомился, есть одно очевидное и комичное событие. Моим ведомым во многих миссиях был Карл Юнгер. Он прибыл на посадку, и польский крестьянин на телеге пересек ему дорогу. Он врезался в него, убив лошадь, а истребитель превратился в искореженные обломки. Мы все это увидели и начали думать о похоронах, когда внезапно обломки двинулись, и он выбрался без единой царапины, все еще в солнечных очках. Он был готов снова подняться. Удивительный! Потом были американские мустанги, которых мы оба боялись и ждали встречи.Мы знали, что это был намного лучший самолет, чем наш; новее и быстрее, и с большим ассортиментом. Оказавшись в Румынии, у нас был интересный опыт общения как с русскими, так и с американцами.

Q: Что произошло в этой миссии?

A: Мы вылетели с миссией по перехвату советских бомбардировщиков, атакующих Прагу, и мы насчитали много самолетов американского производства с красными звездами, которые являются частью вашего ленд-энд-лиза. Но ведь рядом были и американские истребители, и я был выше всех на тысячу метров.Казалось, что американцы и русские были заняты изучением друг друга и не подозревали, что мы рядом. Я отдал приказ прыгнуть через «Мустанги», затем через российские истребители, и через бомбардировщики всего за одну атаку «выстрелил и убегал», и тогда мы выберемся к черту оттуда, потому что нас было только двое. Я быстро сбил два P-51 в пикировании, а затем я выстрелил по бомбардировщику Boston, добился хороших попаданий, но это не было убийством. Второй элемент также поразил «Мустанги», и мы с моим ведомым были в порядке.Вдруг случилось самое удивительное. Советские истребители и американцы начали драться друг с другом, и неразбериха подействовала на нас. Они, должно быть, не осознавали, что все это началось с немецкой группы! Русские бомбардировщики в панике сбросили бомбы и отвернулись. Я видел, как три Яка были сбиты, а «Мустанг» повредил белый дым. Это был мой последний бой против американцев.

Q: Когда вы впервые столкнулись с американскими пилотами?

A: Это было при обороне Плоешти и Бухареста, а также над Венгрией, когда подошли бомбардировщики и сопровождение тяжелых истребителей.Меня отозвали, чтобы я принял командование I / JG-52, и это было 23 июня 1944 года. B-17 атаковали железнодорожный узел, и мы построились. «Мустанги» мы сначала не увидели и приготовились атаковать бомбардировщики. Внезапно четверо из них пролетели над нами и ниже, поэтому я отдал приказ атаковать истребители. Я приблизился к одному и выстрелил, его истребитель разлетелся на части, и некоторые осколки попали в мои крылья, и я сразу же оказался позади другого, я выстрелил, и он перевернулся. Мой второй полет сбил два других истребителя.Но потом мы увидели других и снова атаковали. Я сбил еще одного и увидел, что у лидера все еще есть свои дроп-баки, что ограничивало его способность поворачиваться. Я был очень рад тому, что этому пилоту удалось спастись. После боя у меня закончились боеприпасы. Но этот успех не повторится, потому что американцы научились, и им не предстояло снова попасть в засаду. Они очень хорошо защищали бомбардировщики, и мы никогда не могли подобраться достаточно близко, чтобы нанести какой-либо ущерб. У меня была возможность снова атаковать «Мустанги», когда с тыла преследовали самолет, и я пытался предупредить их по радио, но они не слышали.Я нырнул и приблизился к P-51, который стрелял в 109, и взорвал его. Я наполовину перекатился и оправился, чтобы выстрелить по еще одному из трех оставшихся вражеских самолетов, а также поджег его. Как только это произошло, меня предупредили, что у меня несколько на хвосте, поэтому я направился к палубе, а за мной стояла группа из восьми американцев. Я могу вам сказать, что это очень неприятное чувство! Я резко поворачивал влево и вправо, пока они стреляли, но они стреляли слишком далеко, чтобы быть эффективными. Я направлялся на базу, чтобы защитные орудия помогли мне, но у меня закончилось топливо, и мне пришлось спасаться.Я был уверен, что этот пилот выстроил меня в очередь для штурма, но он отклонился и посмотрел на меня, махая рукой. Я приземлился в четырех милях от базы; Я почти сделал это. В тот день мы потеряли половину нашего самолета; нас было слишком много, и многие молодые пилоты были неопытными.

Q: Как вы оценили своего врага в воздухе?

A: Я знал, что если вражеский пилот начнет стрелять рано, далеко за пределами максимальной дальности действия его орудий, то его будет легко убить. Но если пилот приближался, сдерживал огонь и, казалось, следил за ситуацией, значит, вы знали, что к вам идет опытный пилот.Кроме того, я разработал разные тактики для различных условий, например, всегда превращаться в орудия приближающегося врага или перекатываться в пикирование с отрицательной перегрузкой, вынуждая его следовать за ним или прерывать его, затем выкатываться, а иногда и снижать скорость полета, чтобы позволить ему перенапрягаться. . Именно тогда вы воспользовались его ошибкой.

Q: Некоторые скептики ставили под сомнение ваши убийства. Расскажите об этом, и как высоко он зашел?

A: Ну, это случилось с некоторыми из нас. Геринг не мог поверить в то, что с 1941 года регистрировались ошеломляющие убийства.В моем отряде даже был человек, которого вы тоже знаете, Фриц Облессер, который подверг сомнению мои убийства. Я попросил Ралла перевести его из 8-й эскадрильи, чтобы он на время был моим ведомым. Облессер поверил и подписал несколько убийств в качестве свидетеля, и после этого мы стали друзьями.

Вопрос: Адольф Галланд рассказал мне, как он пытался в 1945 году посадить вас в свой JV-44. Почему вы не приняли его предложение, как Крупи и Баркхорн?

A: Я прошел квалификацию в Me-262, но мое сердце и друзья были в JG-52, и я чувствовал, что это мое место.Для меня была важна лояльность подразделения. К тому же у меня было много новых пилотов, которым требовались указания и инструкции. Они все время молодели, и у них было все меньше и меньше часов обучения полету, прежде чем их бросили в бой. Я был нужен, и там я остановился. Ралль, Крупински, Штайнхофф и другие были переведены в службу обороны Рейха, где и закончили свою войну. Я разрывался между этими фактами, но чувствовал, что в то время принял правильное решение. Позже я понял, что моя жизнь была бы совсем другой, если бы я остался с СП-44.

Q: Как вы попали под советское заключение?

A: 8 мая 1945 года я вылетел примерно в 8 часов со своего поля в Чехословакии и направлялся в Брюнн. Мы с ведомым увидели под собой восемь яков. Я сбил одного, и это была моя последняя победа. Я решил не атаковать остальных, когда увидел, что на сцене надо мной двенадцать мустангов. Мой ведомый и я направились на палубу, где дым от бомбежек мог укрыть нас. Мы прорвались сквозь дым и снова увидели двух союзников, сражающихся друг с другом над нами.Невероятный! Что ж, мы приземлились в поле, и нам сказали, что война окончена. Я должен сказать, что во время войны я никогда не нарушал приказов, но когда генерал Зайдеманн приказал мне и Графу лететь в британский сектор и сдаться, чтобы избежать русских, а остальная часть крыла сдаться Советам. Я не мог оставить своих людей. Это было бы плохим руководством. За мою голову была назначена большая награда, как и за Рюдель. Меня хорошо знали, и все знали, что Сталин хотел бы меня заполучить. Я шел со своим подразделением через Чехословакию, когда мы сдались американскому бронетанковому подразделению.Нас всех передали Советам. Я помню, как Граф сказал мне, что, как победителям «Бриллиантов», Советы, вероятно, казнили бы нас, если бы они получили нас. В то время я не сомневался, что он был прав. Граф также упомянул женщин, детей и наземный персонал, которым некому было бы помочь; они будут во власти Красной Армии, и все мы знали, что это значит. Что ж, мы уничтожили самолет и все боеприпасы, все. Я сел в свой истребитель и выстрелил из орудий в лес, где было сброшено все топливо, а затем выпрыгнул.Мы уничтожили двадцать пять совершенно хороших истребителей. Было бы неплохо, чтобы они сейчас были в музеях.

Q: Каким было для вас, когда вы сдались?

A: Граф, Грассер и я сдались 90-й пехотной дивизии, и нас поместили в лагерь с колючей проволокой. Условия были ужасными. Многие мужчины решили бежать, и некоторым помогли охранники. Мы прожили восемь дней без еды, а потом нам сказали, что нас нужно переместить. Всех нас, даже женщин и детей, вывели в чистое поле.Грузовики остановились, там нас ждали советские войска. Затем русские отделили женщин и девушек от мужчин, и произошли самые ужасные вещи, о которых вы знаете, а я не могу здесь сказать. Мы это видели; американцы это видели, и мы ничего не могли сделать, чтобы остановить это. Мужчины, которые дрались, как львы, плакали, как младенцы, при виде многократно изнасилованных совершенно незнакомых людей. Паре девушек удалось подбежать к грузовику, и американцы их втащили, но русские, большинство из которых были пьяны, нацелили оружие на союзников и произвели несколько выстрелов.Тогда водители грузовиков решили быстро уехать. Некоторых женщин расстреляли после изнасилований. Другим повезло меньше. Я помню, как несколько солдат изнасиловали двенадцатилетнюю девочку, мать которой изнасиловали и застрелили. Вскоре после этого она умерла от этих действий. Потом пришли еще русские, и все началось сначала и длилось всю ночь. Ночью покончили жизнь самоубийством целые семьи, мужчины убили своих жен и дочерей, затем себя. Я до сих пор не могу поверить в эти вещи, когда говорю сейчас.Я знаю, что многие никогда не поверят в эту историю, но это правда. Вскоре пришел русский генерал и приказал все это прекратить. Он был серьезен, потому что некоторые из русских, которые не остались в стороне и пришли изнасиловать, были казнены на месте своими же людьми через повешение.

Q: Каким было ваше интернирование в России?

A: Ну, в зависимости от вашей точки зрения, я был в какой-то мере знаменит или печально известен, и Советы были очень заинтересованы в том, чтобы показать меня примером. Меня никогда сильно не избивали и не пытали, но несколько лет меня голодали и угрожали.Допросы были худшими. Я знаю, что вы взяли интервью у нескольких немцев, которые испытали то же самое. Истории почти одинаковы, поэтому я не буду вдаваться в подробности. Первое, что они сделали, – это устроили нам медицинский осмотр, чтобы определить, насколько мы годны для каторжных работ. Потом нас посадили в поезд, который направили из Вены в Карпаты в Румынии. Нас поместили в другую тюрьму с румынскими коммунистами. Это длилось неделю, а затем мы сели в другой поезд. В этих маленьких вагонах не было места, поэтому не все могли сесть, поэтому мы по очереди.Наконец подъехали к Кирову и высадились в болоте. Некоторое время это был наш дом. Из 1500 военнопленных, сброшенных здесь, около 200 пережили первую зиму. Я знаю это от некоторых выживших. Их не кормили, просто работали до смерти. Меня отправили в Грязовец, где уже была Асси Хан. Он был военнопленным с 1943 года.

Q: В каком лагере вы были военнопленными?

A: Я был в нескольких лагерях, Шахтах, Новочеркасске, где меня держали в одиночной камере, и Дятерка.Я объявил голодовку в знак протеста против условий рабского труда и того факта, что Советы были просто рабочими насмерть из-за назло. По иронии судьбы меня поместили в лагерь в Кутейниково, где в 1943 году базировалась моя эскадрилья.

Q: В каком лагере было восстание?

A: Это были Шахты. Это было тогда, когда я и другие отказались работать, сославшись на Женевскую конвенцию. Они снова поместили меня в одиночную камеру. Это был рабочий лагерь для горнодобывающих компаний, и многие мужчины устали от этого, и я думаю, что проблема началась с моего отсутствия.Через несколько дней военнопленные набросились на охрану, загнали в угол коменданта лагеря и освободили меня. Это было очень интересно. Потом они отправили меня в другие лагеря, а в Дятерке там было 4 тысячи человек.

Q: Опишите лагерь, как он был разбит?

A: Прекрасным примером была Дятерка. Там был высокий забор, затем мертвая зона с проходом для охранников и собак, затем еще один забор со сторожевыми вышками с дополнительной охраной и пулеметами. Были длинные ряды бараков, которые не были изолированы от холода, и я могу вам сказать, что зимы были довольно холодными.В каждом бараке содержалось от 200 до 400 заключенных, в зависимости от его размера, и были ряды деревянных нар в ярусы от трех до четырех. Лагерь был разделен на секции максимальной и минимальной безопасности, при этом мы находились в самой безопасной части. В отделе сверхвысокой безопасности находились представители элиты Третьего рейха и особые советские политические заключенные, что было еще одной секцией даже внутри нашей части в пределах своего собственного ограждения. Здесь, среди прочих, содержались гитлеровский адъютант СС Отто Гунше и граф фон дер Шуленбург.Я оставался там до 1954 года, когда меня отправили обратно в Новочеркасск. Это был мой последний лагерь.

Вопрос: Советы пытались завербовать вас, как и других?

A: Да, они предложили мне вернуться домой, если я буду работать у них агентом, о чем не могло быть и речи. Им это тоже не понравилось. Меня назначили на кухню, чтобы побудить меня стать обращенным коммунистом. Я думаю, что если бы они смогли привлечь к нам высокопоставленных и титулованных офицеров, их работу было бы намного легче преобразовать.Они обратили Графа, что было позором, но он не принял коммунизм. Он смотрел на это как на прагматика – это был либо западный, либо советский подход, и он уже был там. В 1950 году его освободили, но мне не повезло. Тех из нас, кто сопротивлялся, наказывали гораздо дольше. Они хотели, чтобы я был осведомителем, и даже дали мне список офицеров, о которых им нужна была информация. Мне обещали досрочное освобождение, если я это сделаю. Я отказался. Несколько раз, на долгое время, меня помещали в одиночную камеру.

Q: Как вы сохранили рассудок, когда другие этого не сделали?

A: Я подумал о своем Уши. Она поддерживала меня, и мысль о моей семье ждала меня. Они угрожали убить мою жену и сына или насильно привезти их в Россию, и они говорили о совершении ужасных вещей. Все это должно было сломить тебя.

Q: У вас была почта или связь с Германией?

A: Нам разрешалось разослать только двадцать пять слов на открытке, иногда намного меньше, и это было не часто.Письма, которые я тайно переправлял с вернувшимися военнопленными, давали им необходимую информацию. Я получил около пятидесяти писем от Уши за десять с половиной лет, но она написала более 400. Получение письма было величайшим подъемом морального духа, который вы можете себе представить.

Q: Вы с Графом расстались в России. Почему это было?

A: Ну, мы договорились никогда не сдавать наши Алмазы Советскому Союзу. Мои оригиналы были у Уши, копия была сделана американцем, а еще одна копия была у меня. Я их выбросил, хотя они были никчемными, вместо того, чтобы сдать графа и отдал свой, а они лежали на столе у ​​офицера НКВД, когда меня вызвали.Он хотел и мою. Он их не получил. Они также хотели получить подробную информацию о Ме-262, у которых было несколько трофейных машин, которые они хотели оценить. Я им не помогал.

Q: Что отделяло немцев от остальных пленных-интернационалов; как всем вам удалось выжить, когда так много погибло?

A: Я бы сказал, наша дисциплина; мы никогда не теряли военной выправки, и наша жесткая система и взаимное уважение к собственному авторитету поддерживали нас. У нас была ранговая структура и присутствие духа, чтобы формировать собственные руководящие комитеты.Несмотря на то, что у нас не было звания, все понимали свое место и работали в системе. В этом была наша сила, так как многие из нас верили в Бога. Я думал о своей вере и своем Уши, и это помогло мне пройти. Многим мужчинам было трудно узнать, что их жены развелись с ними или что их родственники, например, умерли. Мой сын Питер умер, когда я был военнопленным, но я узнал об этом намного позже, через год или больше, как и мой отец. Я узнал больше, когда был репатриирован в 1955 году вместе с Хансом Бауром, Фердинандом Шёрнером, Хайо Херрманном, Германом Графом, Йоханнесом Визе и некоторыми другими.Асси Хан был освобожден раньше, чем остальные из нас, как и Вальтер Вольфрам, который был тяжело ранен перед нашим захватом. Вольфрам тайно переправил мне личное письмо Уш, в котором она знала, что я все еще жив.

Q: Вы получили посылки Красного Креста, доступные для всех заключенных, не так ли?

A: Да, иногда, но их часто перебирали и задерживали до тех пор, пока содержимое еды было бесполезным. Те посылки, которые были доставлены, были очень полезны, особенно когда дело касалось торговли с местным мирным населением.Мы подружились с местными крестьянами, и они не питали неприязни ни к нам, ни к нам.

Q: Сколько миссий вы выполнили за время войны?

A: Думаю, я налетал около 1456, но я не уверен в точном количестве.

Q: Какой у вас был любимый метод атаки?

A: Выход из солнца и приближение; собачьи бои были пустой тратой времени. Удар и бег с элементом неожиданности сослужили мне хорошую службу, как и большинству высококлассных пилотов. Как только русский был сбит, особенно его лидер, они стали дезорганизованными, и их было легко атаковать.Так было не всегда, особенно на поздних этапах войны, и были специальные подразделения высококвалифицированных и дисциплинированных пилотов, такие как отряды Красного Знамени, которые усложняли жизнь.

Q: Вы никогда не были ранены, не так ли?

A: Нет. Мне очень повезло, в отличие от Ралля и Крупински, и особенно Стейнхоффа, которого чуть не сожгли заживо. Когда я возвращался из краткого плена, меня чуть не убил немецкий часовой. Для меня это было слишком близко.

Q: Вас когда-нибудь сбивали?

A: Нет, ни разу на вражеском самолете, но мне приходилось четырнадцать раз аварийно приземлиться из-за повреждений в результате моих побед или механической поломки, но я так и не воспользовался парашютом.Я так и не стал победителем другого пилота.

Q; Насколько нам известно, вы были самыми молодыми получателями Бриллиантов в свои двадцать два года. Считаете ли вы это различие проблематичным?

A: Я думаю, что то, что я был капитаном и обладателем бубнов в этом возрасте, возложило на меня большую ответственность. Я думаю, что смог справиться со всей этой ответственностью благодаря силе и дружбе моих товарищей. Я бы сказал, что я был амбициозным и нетерпеливым; Я не могу представить себе летчика-истребителя, который бы не обладал этими качествами.Стать героем не всегда легко, ведь вы оправдываете ожидания других. Я бы предпочел просто выполнить свою работу и закончить войну анонимно. Это сделало бы жизнь советского военнопленного намного проще.

Q: Какие события обеспечили вам освобождение?

A: Канцлер Конрад Аденауэр сыграл очень важную роль в этом. Моя мать написала от моего имени «Сталину и Молотову» без всякого ответа. Она написала Аденауэру, и он лично ответил, что работает над проблемой.Советский Союз хотел торгового соглашения с Западом, особенно с Западной Германией, и частью этой сделки было освобождение всех военнопленных. Я знал, что что-то происходит, когда нам разрешили пойти в кино и выдали новую одежду, своего рода костюмы, а не тюремный вопрос. Мы сели на автобус до Ростова, где сели на поезд в октябре 1955 года. Следующие поезда следовали за ними, последний – в декабре. Как только поезд остановился в Херлесхаузене, я смог отправить телеграмму своему Уши.

Q: Что бы вы назвали наибольшими взлетами и падениями при возвращении домой в 1955 году?

A: Я узнал, что мой сын Питер Эрих и отец умерли, когда я был в тюрьме, и это было тяжело для меня, и я больше ничего не скажу.Но там меня ждали моя мама и прекрасная Уши. Они никогда не теряли надежды, и я думаю, что именно моя вера в их силу помогла мне пережить самые ужасные пытки и голод. Что бы со мной НКВД ни делал, я просто думал о своей семье и сосредоточился на этом. Еще одна печальная вещь заключалась в том, что когда поезд остановился и мы вышли, сотни женщин и мужчин держали в руках фотографии сыновей, братьев, мужей и отцов, все спрашивали всех, кого они видели, знают ли они о своей возлюбленной. Многие тысячи людей погибли, и дома редко кто-либо сообщал кому-либо о том, что произошло, многие так и не вернулись, и семьи ничего не знали.Они были просто исчезнувшими призраками. Мне это очень грустно.

В: Чего вы хотели в первую очередь, когда вернулись домой?

A: Что ж, хорошей еды и горячей ванны! Но увидеть мою Уши было самой большой мечтой. Я также прочитал все, что смог найти; газеты, книги и журналы, мне нужна была информация. Я так долго находился в интеллектуальном вакууме, мне хотелось знаний. Конечно, у нас с Уши была давно назначенная церковная свадьба.

Q: Праздновали ли ваше возвращение?

A: Да, была запланирована большая вечеринка, но я ее отклонил.Я не чувствовал, что это уместно, пока все живые не вернутся домой. Я также не мог поверить в восстановленные районы и количество новых автомобилей, самолетов в мирном небе. Стиль одежды был новым, все было новым. Одним из первых, кто встретил меня, был Асси Хан, который был дома пять лет назад.

Вопрос: Почему вы вступили в Бундеслуфтваффе? Было ли в вашей голове что-нибудь, что помешало бы вам снова надеть форму?

A: Всегда есть мысль, что вы можете снова оказаться в той же ситуации.Мне было тридцать три года, когда я вернулся домой, и это поздно для начала карьеры. Я потерял связь с большей частью мира, но знал только одно – это авиация и армия. Это был безопасный звонок. Мысль о новой войне тоже напугала меня. Но я также думал о нуждах моей страны, и мои старые товарищи присоединились и заставляли меня делать то же самое. Крупи позвонил и попросил меня присоединиться к нему и Герду Баркхорну во время полета в Англию. Дитер Грабак даже приходил и разговаривал со мной в доме.Я присоединился к нам в 1956 году. Старики вернулись.

Q: Как вы вернулись в полет?

A: У меня был друг, который позволил мне управлять своим легким самолетом, и я получил сертификат частного пилота. Хайнц Баер, как и другие, тоже очень помог. Я прошел курс переподготовки и переобучения в Германии, Англии и США на новые модели. Меня сделали первым коммодором нового JG-71 «Рихтгофен», и я очень гордился этим.

Вопрос: Я знаю, что вы и Стейнхофф, среди прочих, предупредили правительство Германии о программе F-104 и что это очень деликатный вопрос.Что вы скажете об этом сегодня?

А: Да. Что ж, Starfighter был отличным самолетом, но у него были проблемы, и я не чувствовал, что Германия нужна, или что наши пилоты могут даже управлять этой машиной, не имея большого опыта. Гораздо выше я чувствовал, что я не в порядке, но я сказал то, что считал правильным, и оказался прав, но это сделало меня врагами. Я также занимался другими делами, которые считались преступными, например, окрашивал F-86 подразделения моим старым узором тюльпанов, и я создал планки эскадрильи, как в старые времена, и это вызвало удивление.Я чувствовал, что моральный дух важен, и необходимо товарищество через уникальную и отличительную эмблему. Решетки были уничтожены по распоряжению высшего руководства, хотя сегодня они есть во всех эскадрильях. У меня были сторонники, такие как генерал Каммхубер, но с давних времен он был редкой породой.

В: Чем вы занимались после выхода на пенсию?

A: Я инструктировал и летал в нескольких аэроклубах, а также летал в группе высшего пилотажа с Дольфо Галландом. Позже я просто решил расслабиться и наслаждаться жизнью. У меня есть семья и друзья, и я всегда встречаю новых, таких как ты, Колин.Мы часто разговаривали на протяжении многих лет, но я чувствую, что сейчас самое время сказать некоторые вещи, о которых я никогда не говорил. На все всегда есть время.

В: У многих может возникнуть вопрос: как можно не ненавидеть русских после того, как вы с ними столкнулись?

A: Я усвоил одну вещь: никогда не позволяйте себе ненавидеть людей из-за действий некоторых. Ненависть и фанатизм уничтожили мою нацию, и миллионы погибли. Я надеюсь, что большинство людей ненавидят немцев не из-за нацистов, а американцев из-за рабов.Никогда не ненавидьте, оно только заживо съедает. Сохраняйте непредвзятость и всегда ищите в людях хорошее. Вы можете быть удивлены тем, что найдете.

Microsoft Word – TitlePage1204 & EPRG1203

% PDF-1.6 % 1 0 объект > эндобдж 6 0 obj > эндобдж 2 0 obj > эндобдж 3 0 obj > транслировать 2012-01-23T09: 39: 55Z2012-01-23T09: 39: 55Z2012-01-23T09: 39: 55ZPScript5.dll Version 5.2.2application / pdf

(PDF) Письмо премьер-министру Польши 10 декабря 2017

8/12

из) капиталистические элементы деревни к новой политике ликвидации

кулаков как класса.”

Изгнание Леха Борковского и Малгожаты Глуховской с работы – это

проявление коммунистической геноцидной деятельности. Целью более раннего заключения в

коммунистических концлагерей и кражи земли, принадлежащей Островским,

Борковским и миллионам других семей, было лишить их независимости,

средств к существованию и средств к существованию, причинить физическую и социальную смерть. и

, чтобы впоследствии стереть следы преступления.Увольнение нас с работы

функционерами ленинизма осенью 2015 года было следующим этапом атаки на нашу семью

, целью которой было исключить нас из общественной и общественной жизни, чтобы ликвидировать нашу независимость

. и наша социальная и общественная идентичность. Нас лишили работы и возможности зарабатывать на жизнь

.

Различные варианты одного и того же метода геноцида были применены ранее против

Чохральский, профессор, исключенный из Варшавского технического университета

(Варшавская политехника), Александр Глуховский, Виктор Родович, арестованный в

до 1948 года в Зелоне Гура. 1956, поэт Войцех Бонк, доктор Ян

Мечислав Абрамский в Макув-Мазовецком, Витольд Гириат из Физического института

Польской академии наук, Ирена и Болеслав Борковские при жизни

после освобождения из концлагеря.Исключение

из общественной и общественной жизни, а также фальсификация идентичности являются неотъемлемой частью коммунистической политики геноцида

.

Решив исключить Леха Борковского из Университета в Познани, функционеры

создали страницу в Википедии с его именем. Эта страница была создана, несмотря на возражение

Леха Борковского. Также были созданы очень расширенные страницы Википедии для

Университета Адама Мицкевича в Познани и его физического факультета.Последний

содержит чрезмерный объем данных, намного превышающий информацию, обычно публикуемую в

таких записях. Эта страница содержит очень подробные данные, которые обычно появляются на веб-страницах организаций

, но не в Википедии.