Петро славянка школа 465 – Муниципалитетом поселка Петро-Славянка 27 ноября 2017 года на базе общеобразовательной школы №465 Колпинского района проведено практическое занятие для детей по скрапбукингу

Я Овсянникова Тамара Родионовна. Родилась 19 февраля 1925 года. В деревне Шелуха Уломского раиона Вологодской области, недалеко от Череповца. Раньше это была Ленинградская область. Отец мой был сирота. Родился он в одном году со Сталиным. Только Сталин родился 22-го декабря, а отец в ноябре 1879 года. Рядом с нашей деревней жил коннозаводчик Климов. У него же был там молокозавод. На котором принимали молоко у крестьян. До армии папа работал на этом заводе приёмщиком молока. Потом его призвали в армию, и он там остался. Служил в Эстонии в городе Юрьев, теперь это город Тарту. Моя мама Мария Семёновна родом из Ярославской области. Из семьи зажиточных крестьян. Она с отличием окончила церковноприходскую школу и её за государственный счёт направили учиться в череповецкую гимназию. Но родители сказали: “Нечего девчонке учиться. Надо прясть, ткать и шить”. И вместо её в гимназию послали дочь дьяка. В 1908 году отец приехал и женился. Через год родился мой старший брат Анатолий. Семья переехала в Юрьев и жила там до 1914 года. Когда началась война мама с детьми переехала на родину отца. Там у него был куплен дом. В деревне жили ещё его два брата, а в соседних деревнях три сестры. Все они были сироты. Тогда детских домов небыло и сирот кормили деревней, всем миром. Все они окончили церковноприходскую школу. Папа воевал. Был прапорщиком. Участвовал в Брусиловском прорыве и попал в плен. Где пробыл до 1920 года. Мама жила с четырьмя сыновьями: Анатолием, Сергеем, Николаем и Евгением. Последний родился в 1915 году, когда отец был уже на фронте. После возвращения отца у них родился ещё один сын. Потом я и в 1928 году ещё сын. Мама вела хозяйство. Братья отца дали им корову и лошадь. Мой брат Сергей очень любил лошадей, и после революции работал у Климова. Учился он в “шкм” (школа крестьянской молодёжи) За 20 километров. В деревне Леушино. Там где был женский монастырь. В ней учились ещё Анатолий и Николай. Потом её закрыли. Отца избрали председателем Волисполкома (Волосной Исполнительный Комитет) А волость была, это три теперешних района. Ещё он был руководителем ревизионной комиссии. При этом не был членом партии. На этой должности он пробыл до начала коллективизации 1928 года. Отец был не согласен с коллективизацией и его сняли. В деревне взяли власть, как бы сказать, не уважаемые люди. Отца стали преследовать. И он в 1929 году уехал. Тогда преследовать стали маму. К тому времени мой старший брат уже умер от воспаления лёгких. Сергей уехал в Ленинград учиться. За ним уехал и Николай. А вот что с нами сотворили. Мне уже было пять лет и это я помню. Отобрали у нас корову и лошадь. Пришли и описали всё имущество. Мама накинула на меня пуховый платок, дак Митя Баукин по прозвищу Барин подошёл и снял с меня этот платок. Правда, незадолго до этого мама отвезла часть вещей к своему брату. Подогнали к дому сани, погрузили нас и повезли в Череповец. До него было километров 40. Там должны были погрузить в эшелон, уходивший на Кольский полуостров. Но в дороге у меня разболелся живот. Врач посмотрела и говорит: “Эту семью грузить нельзя”. Там закричали: “Семью Овсянниковых не грузить!” Мимо проезжал верховой и услышав нашу фамилию подъехал и спрашивает того кто нас привёз. Тот говорит: “А мне приказано”. Верховым был председатель райкома партии соседнего района. А сани уже ушли. Он дал человеку лошадь, и тот догнал и вернул подводы. Вот так мы не попали на север. Нас вернули в свой дом, а там ничего нет. Ни ложки, ни миски. Соседи всё захватили. Потом кто победнее вернули, что взяли, а те, кто побогаче, ничего не возвратили. Отец в Ленинграде добился свидания с Кировым. Сергей Миронович выслушал всё и сказал: “Родион Зиновьевич. Вам возвращаться туда не нужно. Вас всё равно там заберут”. Оставайтесь работать здесь. Я предлагаю вам два места. На строительство Волховской ГЭС или вот тут под Ленинградом на станции Славянка создаётся совхоз. Уже строятся фермы и бараки для жилья”. Отец попросил время подумать. Киров говорит: “Выйди в коридор 10 минут. Подумай. Потом скажешь моему секретарю”. Папа подумал, что Волховстрой далеко, а дети растут. Им учиться надо. И он согласился ехать в Славянку. Так мы попали в 1930 году на станцию Славянку. В посёлок Петро Славянка, совхоз Большевик. Отец стал работать бригадиром плотников и по общественной линии в профсоюзе. Жили сперва в бараке. Помните, был такой фильм “Коммунист” вот в таком бараке и мы жили. Потом построили двухэтажные дома. В одном из них нам дали квартиру. Совхоз был большой. Рабочих было около двух тысяч человек. Была большая конюшня. Построили 5 молочных ферм по американскому типу. Отца поставили заведовать одной из них на девятьсот голов. Ещё его избрали председателем рабочего комитета. Перед войной совхоз был перепрофилирован в свиноводческий.

В совхозе жило и трудилось много немцев. Помню семьи Рор, Данау, Ролидер, Гесс. Они нормальные люди. Хорошо друг к другу относились. Данау дядя Ваня. У него три дочки были и сын Сандр. Дядю Ваню до войны репрессировали. Тогда, заключили договор с Германией, и ходил такой слух, что мы в Германию отправляем вагоны с маслом, а от туда вывозим евреев. Ну, дядя Ваня и сказал это на конюшне. А тогда много было фискалов. Через неделю его забрали. В блокаду Сандр умер и похоронен у нас в братской могиле. А в марте 1942 года всех немцев и финнов увезли в Нарьянмар рыбу ловить в Оби. Финские деревни Малые Гары и большие Гары находились между Славянкой и Московским шоссе, а ближе к Ленинграду Шушары. В основном две фамилии были: Рюнтю и вторая… Ой, забыла. Ещё девочка со мной училась Зина, моя подруга. Ну ладно потом вспомню. Когда финнов вывезли дома их пошли на постройку блиндажей и других военных сооружений на второй линии обороны. Этих деревень сейчас не существует. После двадцатого съезда партии многие из немцев и финнов вернулись и поселились в Саблино, Тосно в Пушкине.

В конце ноября 1940 года вернулся, отслужив срочную службу, брат Евгений. Он служил на Дальнем Востоке и участвовал в боях с японцами на реке Халхин-Гол. Был награждён медалью “За Боевые Заслуги”. Получать награду ездил в Москву. К этому времени он работал шофёром на предприятии Ленсвет (теперь Ленэнерго). Оно оплатило ему дорогу. Медаль в Кремле вручал Калинин. Была даже фотография и вырезка из газеты “Правда” но в войну они пропали.

В 1941 году, я закончила первый курс техникума. 22-го июня сдала последний экзамен по тригонометрии. Отец с Евгением поехали в Поповку договариваться о покупке дома. Другой брат, работавший на Пролетарском заводе, куда-то ушел с молодёжью. Мама была на улице. И я решила помыть полы. Мою, пою песни… А тут в час дня по радио выступает Молотов. Я выбежала в коридор. На крыльце у открытой двери стоял наш сосед Володька Щербаков. Он был на год старше меня и закончил второй курс железнодорожного техникума. Я кричу: “Володька! Война началась!” Он так удивлённо: “Как война?” Потом он умер в блокаду. На следующий день призвали Евгения. Он должен был прибыть в Слуцкий Военкомат с грузовиком, на котором работал. Но в тот день его не взяли, и он ещё одну ночь провёл дома. Ушел 24-го. Сперва их направили на Карельский фронт. А потом с Карелии их провозили мимо нас, и он бросил записку, игравшим у железной дороги славянским ребятам, в которой писал, что их везут на Центральный фронт под Москву. Это было 27-го или 28-го июня. С братом служили ещё несколько наших ребят. Под Вязьмой они попали в окружение и были пленены. Такой шофёр Тюшев Петя, бежавший из плена, рассказывал, что видел Евгения в колонне пленных справа от себя. С тех пор брат пропал. Осталась нам только его медаль “За Отвагу” №8888. В красной коробке с удостоверением и талоном на получение денег. Он так их и не получил.

Старший брат Сергей участвовал в Сталинградской битве. Был ранен. На него пришла похоронка, но он выжил. На мемориале в Волгограде осталась, высечена его фамилия: Овсянников Сергей Родионович. Ранение было тяжелое, и к строевой службе он был не пригоден. Как зоотехника и знатока лошадей его взяли в ведомство Будённого. И послали в Монголию принимать лошадей для Красной Армии. Умер он в 1979 году.

В августе в Ленинград гнали стада коров с Карельского перешейка, из-под Новгорода и Пскова. Множество дойных коров паслись на наших полях. Такие красивые, гладкие, откормленные. Как сейчас перед глазами. Такая жара. Они мычат, просятся, чтобы их подоили. Дак мы специально бегали, набирали молоко в бутылки или просто сдаивали на землю. Наберёшь молока в бутылку. Начинаешь трясти, трясти и масло сбиваешь. Все жители с Рыбацкого и Славянки, кто с бидончиком, кто с ведёрком. Дак коровы сами за этими женщинами или ребятишками шли, чтобы их подоили. А потом всех этих коров на мясокомбинат. Армия то осталась в окружении.

Когда началась война, я пошла, работать в совхоз. Вначале трудилась на прополке. Потом на сенокос. Мужчин забрали в армию. Поэтому руководство совхоза обратилось к подросткам и женщинам домохозяйкам с просьбой выйти на работы. Подростки работали полдня. Зарплату давали деньгами и ещё кормили в обед. На заготовке сена я работала на конных граблях. Для себя тоже заготавливали сено. Я работала с двумя пожилыми немцами. Фамилия одного была Рол, а второго не помню. Они косили, а я потом собирала валки. Сено делили поровну. Но воспользоваться им нам не пришлось. В сентябре прислали из Ленинграда много женщин копать окопы. По ночам было уже холодно, и они растащили всё наше и совхозное сено по окопам, в которых ночевали. Оно бы нам и так не пригодилось. Вскоре вышел приказ о сдаче всех коров имеющихся в частном владении. Женщины, конечно, плакали. Приходили солдаты и уводили. Давали бумажки, конечно, что сдана в фонд обороны. Тогда часто летали на низкой высоте немецкие самолёты. Бомбили и обстреливали. Один раз самолёт напугал нашу корову, и она забежала на минное поле, где и подорвалась. Лейтенант и двое солдат добрались до неё, прирезали и вытащили с минного поля. Договорились, что пол коровы они возьмут себе, а другую половину отдадут нам. Благодаря этому возможно мы и остались живы.

Был приказ всем заклеить окна бумажными лентами крест-накрест. Считалось, что это предохранит стёкла от вылетания при ударе взрывной волны.

16-го сентября наши сдавали Пушкин. Через нас шли отступавшие красноармейцы. Кто с винтовками, кто без. Жители их подкармливали и показывали дорогу на Рыбацкое. Всё совхозное и поселковое начальство убежало в Ленинград. Оставался только мой отец.

Во время воздушного боя, над нами, были сбиты два наших самолёта, один бомбардировщик. Он упал за третьим ручьём. В лесу там, где сейчас Южная ТЭЦ. Немножко ближе к Московскому шоссе. Все три лётчика погибли. Помню их хоронили пограничники в одной могиле. После войны я искала это место, но могилы так и не нашла. Второй самолёт “чайка”. Падая, зацепился за телеграфные провода, перевернулся и повис. Лётчик, правда, остался жив. Мой младший брат Василий, Ванька Кочетков, ещё двое ребят и я прибежали первыми. Помню, лётчик был старший лейтенант. Три кубика. Высокий такой. Вскоре приехали пограничники во главе с майором Шуваловым и его увезли. Наши ребята сняли с самолёта радиостанцию и пулемёт. Потом они стреляли из него на ручье. А когда кончились патроны, то закопали пулемёт вместе с найденным ими артиллерийским порохом. После войны искали, но так и не нашли, им был нужен порох, чтобы глушить рыбу в Славянке. Она тогда была ещё чистая. Потом стала грязной. Сейчас, правда, снова чистая. Даже раки есть. В тот день немцы сильно нас бомбили. Самолёты летели, неба было не видно. Сбрасывали очень много зажигательных бомб. Мы с Васей их тушили. Он близко подошел к одной, бросил песок, а она разорвалась. Его ранило в голову, около левого виска. В левое плечо и в ногу. Перебило сустав возле стопы. У нас стоял санитарный батальон, какой-то отступавшей части. Брата на санитарной машине отвезли в Палевскую больницу. В ноябре начался голод, и он убежал домой. Дома у него поднялась очень высокая температура. Отец пошел в медсанбат. Привёл врача пожилого полковника. С ним был фельдшер лейтенант. Он смотрит. Температура высокая, нога уже синяя. Говорит: “Родион Зиновьевич, давайте я попробую его поднять. Если не получится, то ампутируют ногу или он умрёт”. А мама говорит: “Делайте всё, что можно”. Врач сказал фельдшеру: “Принеси”. Тот приносит три ампулы. Доктор, я сама видела, набрал в большой шприц лекарство из этих ампул и сделал укол. После говорит: “Он сейчас должен спать. Если поможет, то завтра я сделаю ещё укол”. А фельдшеру сказал, что его ждут раненые и он пойдёт, а фельдшер пусть останется подежурить. И вы знаете, лекарство помогло. Температура стала падать. На следующий день доктор снова сделал укол. И говорит: “Ну, наверно всё. Я его подниму на ноги”. А мама спрашивает: “Что это за лекарство?” Оказалось, что это только что появившийся пенициллин, брат быстро пошел на поправку. Великое дело пенициллин. Летом 1942 года Василий в составе какой-то части принимал участие в Путроловской операции и как-то там отличился. За что был награждён медалью “За Боевые Заслуги”. В 1943 году он жил с родителями в Петро Славянке. Школа закрыта. В Рыбацком тоже. Ему приходилось ходить пешком до Рыбацкого, а дальше добираться в Невский район (в войну Володарский район Ленинграда). Приедет он в школу. Там дадут ему какой-то суп, кусочек хлеба. Он поест, и ему уже надо возвращаться. И Вася написал письмо Жданову. Что мол я хочу учиться, а учиться негде, что мне делать? Вдруг приходит письмо из военкомата. Брата направляют в п. Токсово Всеволожского района Лен. обл, где был сформирован музыкальный взвод из таких мальчишек. Всего их было 26 человек. Командиром у них был артист Пушкинского театра Дмитриев. Им отвели дом, в котором они жили. Учиться ходили в токсовскую школу. Они считались воспитанниками. Там брат окончил шестой класс. И приобрёл воинскую специальность связиста-телефониста. Сейчас Василий является инвалидом войны.

Оборона под Колпино образовалась как-то быстро: сначала подошел отряд Анисимова, потом Ижорский батальон, сформированный из рабочих. Затем заняла позиции 168— я стрелковая дивизия Бондарева, отступившая по Московскому шоссе от Тосно. Начальником штаба в ней был Борщёв. Будущий командир моей дивизии. На нашем направлении немцы особенно не стремились наступать. Ещё и по тому, что Пушкин стоит на горке, а мы в низине.

Очень быстро наступил голод. Когда началась война, у нас было насушено два мешка сухарей, знали бы, насушили больше, на огороде выкопали картошку и закопали её в яму. Но кто-то её выкопал. И остались мы без картошки. На совхозных полях оставалась не убранная капуста. Её потом добывали из-под снега.

Немцы сбрасывали множество листовок. В Славянке ими было всё усеяно. Запомнилось, что в одной из них было написано: “Ленинградские дамочки. Не копайте ямочки. Всё равно наши таночки пройдут ваши ямочки”. На фронте с немецкой пропагандой я не сталкивалась. А вот мой брат Борис, когда зашел домой взять патефон с пластинками, его часть стояла рядом под Сапёрной, рассказывал: Расстояние до немецких траншей там было 20-30 метров. У нас с ноября по январь завтрака не было. Кормили только один раз в обед. Вот утром немцам приносят завтрак и они кричат: “Рус, иди к нам завтракать!” Борис говорил, что так ему было обидно. Но стрелять без приказа было запрещено. Так же и в ужин наших солдат дразнили. Кричали: “Переходите к нам. Накормим. Что вы там голодаете!” А голод был сильный. Я знаю, что по данным военно-медицинского архива на этом направлении от дистрофии умерло 11 000 солдат. Ещё Борис рассказывал, что немцы иногда бросали нашим солдатам свой “эрзац хлеб”. Один раз он стоял на посту, и немец бросил ему потихонечку этот хлеб. После часть, в которой служил Борис, была переброшена на Волховский фронт. Там они участвовали в Любанской наступательной операции. Вместе со всей 2-й Ударной Армией попали в окружение. Но Борису удалось вырваться, хоть он и был ранен. Потом он попал служить в танковую армию Лелюшенко. С которой дошел до Праги. Был 4 раза ранен. В 1945 году демобилизовался. А в 1948 году умер от ран.

Ещё один мой брат Николай1913 года рождения был на броне. Работал на заводе Марти, теперь Адмиралтейский. Не на самом заводе, а от Электромортреста. Оснащали корабли электропроводкой. В октябре, его призвали, и попал он на фронт к нам под Сапёрное в ноябре. В самую голодовку. В медсанбате их части служила хирургической сестрой наша славянская Катя Бычкова. Как-то в январе Катя приходила к родителям и сказала нам, что Николай лежит у них в медсанбате. В очень плохом состоянии и может умереть. Утром отец пошел, взяв с собой кринку утиного жира, грамм 700. У нас до войны были домашние утки. Осенью их зарезали, а жир стопили. Пришел он в медсанбат разговорился с начальником. Тот сказал, что уже подготовлена партия для отправки со Ржевского аэродрома на “Большую землю”. Отец попросил отправить и сына. Но полковник сказал, что боится, его не довезут, отец достал утиный жир и отдал ему. Полковник так оживился. Позвал сестру-хозяйку и говорит: “Накипятите воды. Разведите этот жир и давайте по чайной ложке истощённым солдатам”. А отцу сказал, чтобы приходил завтра. На следующий день папа приходит, а ему говорят, что Николая уже отправили с партией на аэродром. Его вывезли в тыл. Там выходили. После он воевал под Сталинградом связистом в артдивизионе. С ним дошел до Молдавии. И двадцатого июня 1944 года был ранен, а 23-го в медсанбате при бомбёжке был вторично ранен и умер, похоронен в селе Карманово. Это в шестнадцати километрах от Григориополя. Там при налёте погибло много работников медсанбата. Я побывала на том месте в 1978 году. Захоронено было всего 48 человек. В 1979 году появилась 49-я могила. Начальник медсанбата жила в Харькове и завещала похоронить себя там, где лежат все её товарищи.

На окраине Рыбацкого, по дороге к Петро Славянке, стояла пограничная часть. Мало ли кто бежит с фронта или наоборот люди ходили менять водку и табак, которые получали по карточкам у военных на продукты. А в Петро Славянке проходила вторая линия обороны и посторонних туда не пропускали. У всех местных жителей были специальные пропуска. Командовал пограничниками майор Шувалов. Ещё были два лейтенанта не годные к строевой службе. У них было заболевание лёгких. Это не был заградотряд в прямом смысле. Они стояли на дороге. Стороной их можно было обойти. За всю войну с заградотрядами я не сталкивалась. Про их существование узнала только в наши дни. А вот погранзаставы стояли. Ещё одна находилась при повороте с Шлиссельбургского тракта на Колпино. Там ещё стоял указатель со стрелками: Колпино 5 км. Понтонное 2 км. Сапёрное 3 км. Красный Бор 12 км. Эта застава тоже подчинялась Шувалову. Рядом с нашим домом проходили линии траншей. Там и в соседних домах располагался отдельный артиллерийско-пулемётный батальон. Там был старшина, повар Саша из Саратова. Очень находчивый и нахальный. Они уже заранее говорили: “Мария Семёновна, Родион Зиновьевич. Только нам водку. Мы вам за это дадим: рис, масло, сахар, консервы..”..

Был у нас в совхозе воришка Кузнецов Ванька. Здесь же он и служил, когда был призван. И что-то большое он украл. Его и ещё двоих судили и приговорили к расстрелу. Отец рассказал, что у речки Кузьминки их заставили вырыть яму и тут же расстреляли. Папа рассказывал ещё один случай. После финской войны у нас стоял зенитный дивизион. Командовал им капитан Малинин. Я его хорошо знала. Он заходил по делам к отцу. С началом войны их перевели ближе к Ленинграду в район д. Купчино. В дивизионе служил солдат по фамилии Бочаров из Петро Славянки. Как то он пришел навестить своих и, встретив отца, рассказал ему, что капитан вместе со старшиной, набрав продуктов, поехали к любовницам в Ленинград, их задержал патруль. Тогда в блокаду было очень строго. Сразу трибунал. Капитана приговорили к расстрелу с заменой на штрафной батальон. На Ленинградском фронте штрафбата не было, и его отправили через Ладогу на Волховский фронт. Жив остался он или нет, я не знаю.

Голод был страшный. Всех собак и кошек съели. Брату его друзья финны из деревни Гары подарили охотничью собаку. Ну, такая умница была. Мы её держали при себе в комнате. Но потом начали приходить говорить: “Дайте нам собаку”. Мы решили… Даже шкуру сварили и съели. Правда, отец половину отдал девочкам, были из детского дома. До войны в Пушкине был детский дом. Воспитанников достигших 16-ти лет определяли на работу. К нам в совхоз в 1940 году поступили три девочки. Им дали комнату. И определили работать в полеводстве. Одна женщина взяла над ними шефство. Помимо зарплаты совхоз им ещё доплачивал. Мы с ними дружили. В ноябре сложилось очень тяжелое положение. Три дня вовсе не давали хлеба. Тогда одна из девочек умерла, стоя в очереди. Две другие выжили и после были эвакуированы.

До войны для подкормки свиней привозили костяную муку из рыбы. Её добавляли в корм молодым поросятам, что бы кости крепче были. У свинарников оставались кучи этой муки. Когда начался голод, стали эту муку долбить ломиками и собирать. Мы дома из этой муки прямо на плите без масла пекли лепёшки. Но есть их надо было понемножку. Люди не знали, и многие умерли от заворота кишок. Помню 31 декабря несколько ребят из нашей школы с саночками пошли за этой мукой. Её уже там мало оставалось. Вася Дубаренко 1928 года рождения позвал и меня. Говорит: “Бери санки. Пойдём с нами. Там ещё есть куча. Мы идём туда”. Не помню, но что-то меня задержало. Минут через 30 начался обстрел. Немцам то из Пушкина всё видно. Первый снаряд мимо. Второй в свинарник, а третий в самую кучу. И вот эти ребятишки, 8 или 9 их было, все погибли.

Зима была очень холодная. День и ночь мы топили печку. Но прогреть дом было невозможно. У нас были выбиты все, все стёкла. Оконные проёмы мы завесили одеялами, половиками и всяким барахлом. Между рамами наложили соломы. Но всё это мало помогало. Холодина…

В феврале возобновили работу совхоза. Стали выдавать рабочие карточки. Пришло работать много женщин из Славянки. Помню первое задание было обойти все землянки и собрать умерших. Осенью 1941 года жители отрыли себе землянки, в которые и переселились. В домах были выбиты окна, и жить в них, было холодно и опасно. В Петро Славянке до сих пор стоит здание бывшей земской управы. Построенное в 1911 году. Теперь там размещался сельский совет. Рядом стояла будка, к которой был подведён водопровод. В сельсовете можно было купить талоны, на которые в этой будке получали воду. Женщина, работавшая там, умерла первой. Её в этой будке и оставили. Стали покойников свозить сюда. Когда будка была заполнена, умерших складывали штабелями рядом. В марте сапёры взрывали землю на нашем кладбище. Слева и справа от дорожки. Потом мы углубили эти большие ямы. В которые стали свозить трупы от сельсовета. Туда же привозили военных. Сперва — старались военных хоронить слева, а гражданских справа. Но потом уже клали всех вперемешку. Заполнили ямы до краёв и засыпали. Весной, когда стало тепло, земля осела. Тогда привезли целые бочки с хлоркой. Засыпали всё хлоркой и сверху ещё землёй. Сейчас эти могилы существуют. Стоит камень, на котором перечислены номера частей, из которых тут были похоронены солдаты.

Потом нас послали в Ленинград за семенами. Рано утром взяли двое детских саночек и пошли по железнодорожным путям в Ленинград. Всего пошло 7 или 8 женщин: Чувырина Тоня, Запорожцева тётя Оля, Михайлова Ксения, а остальных не помню. В районе ст. Обухово стоял мост, а на нём часовой. Помню, до войны перед этим мостом был большой планерный клуб. От заводов “Звезда” имени Ворошилова и “Большевик”. Мы туда часто бегали смотреть. Один раз нас даже на самолётике покатали. Часовой нас останавливает и требует пропуск. Мы говорим ему, куда и за чем едем. Показали направление на Садовую улицу за семенами. Но всё равно через мост он нас не пустил. Говорит: “Вон обходите справа. На насыпь заберётесь?” Мы ответили, что заберёмся и пошли. Перед Сортировочной нас снова задержали. Опять обошли по путям, где формируются составы. Перед Обводным каналом мы к мосту не пошли, а сразу свернули налево. Вышли на Лиговский проспект и дальше до Садовой. Забрали семена в двух мешочках и пошли домой. Обратно нас уже пропустили. У моста стояли офицеры. Они только спросили, что везём и разрешили пройти. Вернулись мы в 12 ночи. От нашей станции до Московского вокзала 25 километров.

У совхоза были конюшни. Рядом оставалось очень много навоза. И вот в конце февраля или начале марта решили восстанавливать парники. Они сохранились. Надо было из них выбрасывать старую землю и засыпать свежую. И вот мы 7 или 8 женщин нагрузим дровни навозом. И везём сани к парникам. До них было метров 300-400. За день делали 4 возки. Потом, когда потеплело, загружали землю с навозом в парники. Стёкла, конечно, все были разбиты, но рамы уцелели. Когда появились всходы, их укрывали соломенными матами. А потом пограничники на своей машине привезли стёкла. Остеклили примерно треть довоенных парников. Вырастили рассаду капусты и брюквы. Ещё выращивали редиску и другую зелень, которую отправляли в госпиталя. Из совхоза “Лесного” дали 20 коров, а из совхоза Парголово дали одну лошадь, а потом и трактор. Прислали женщину агронома. Начали пахать. Посадили картошку, но очень мало. Всего мешка два, а в основном сажали кормовую свёклу и турнепс. Турнепс уродился такой хороший, сочный. Это тоже кормовая культура, но такая сладкая, сочная. Мы ребята её всегда ели, вот так возродился наш совхоз.

Когда начало пригревать солнышко, кто-то вспомнил, что в апреле 1941 года на свиней напала какая то болезнь, штук сорок их сдохло. Туши закопали у болота. И вот в марте месяце женщины, ребятишки, все пошли всё это выкапывать. За один день всех свиней разобрали по кусочку. И когда это стали варить, запах стоял на всю округу. Но никто не отравился. Все, кто ел, остались живы.

В это время мы переехали из нашего полу разбитого дома в другой. Расскажу эту историю с начала. Раньше директором совхоза у нас работал мамин земляк Борисов Василий Николаевич. Потом он был назначен председателем нашего Райисполкома. В 1939 году его взяли в Смольный. Там он работал по обустройству захваченного у финнов Карельского перешейка. У нас жил юрист Кубля Александр Александрович. Его семья успела выехать. И вот в самый голод Кубля пришел в Смольный к Борисову и говорит: “Спаси меня. Я тебе дом подпишу”. Дал ему документы. Борисов приехал. Пришел к нам и говорит, чтобы мы переезжали в дом Кубли. Дом был хороший с садом. Стоял на окраине нашей Славянки. А раз дом хороший, то в нём остановились офицеры, заведовавшие продовольствием. Так мы с ними и жили в одном доме. Кубля был юрист. По национальности швед. У него была прекрасная библиотека юридических книг. Многие из которых были на шведском языке. Библиотеку занимали военные. И они все эти книги пустили на кулечки, в которые рассыпали нормы сахарного песка. И эти книги по листочку пошли на эти фунтики.

В мае стало полегче. Пошла лебеда, за ней щавель. Из лебеды делали лепёшки. Её проварят немножко, добавят соли и на плиту. Такие вкусные лепёшки…

В июне я работала за паспортистку и за секретаря. У меня и печать была совхозная. Из оккупированного Слуцка (Павловска) все районные учреждения переехали в Усть-Ижору. И Исполком, Райком и Собес и Военкомат. Усть-Ижора стала центром Слуцкого района. В него входили Рыбацкое, Усть-Славянка, Понтонное. Петро Славянка и Сапёрное.

Два раза в неделю я ходила из Петро Славянки до Усть-Ижоры. Носила документацию в район, милицию. Короче по делам совхоза. Это километров 18. Иду я один раз. Там вдоль мощёной дороги выкопана канава для стока воды, над ней на столбиках дощатые мостки для пешеходов. А на встречу едет на велосипеде такой важный мальчишка. В солдатской форме. Пилотка набекрень. И кричит: “Посторонись!” Я не успела посторониться, и он чуть меня не сбил, но остановился. Я ему говорю: “Чё ты, дурак едешь то на людей? Чё ты форму то одел?” Он пилотку поправил и говорит: “А ты чё тут делаешь?” Я ответила, что работаю здесь. И в свою очередь спрашиваю, что он тут делает. Он стал рассказывать: “Я тут служу воспитанником. Вон наша землянка роты связи. У меня здесь отец служит начальником химслужбы. Лейтенант Шибаев. Служу связистом в первом батальоне у лейтенанта Кукареко. Сейчас наша часть отведена на отдых. Мне дали два дня и я еду к отцу”. Он показал, где живёт командир 952-го полка Гришин. Через день я и махнула к этой землянке. Часовой спрашивает: “Зачем тебе командир полка?” Я отвечаю: “Да надо”. Он вызвал связного. Вышел Белинский Иван Иванович. Он был с Одессы. Такой был проходимец. Всё время доставал кожаные пальто для начальства. Съездит в Ленинград и оттуда привезёт. Он тоже спрашивает: “Зачем?” Я говорю: “Да нужно мне”. Он пропустил. Я захожу. Такая небольшая землянка, стол с бумагами. Командир спрашивает: “Ну, по какому поводу я Вам понадобился?” Я отвечаю, что хочу служить у них. Он говорит: “О, служака какая, а что умеешь делать?” Я рассказала, что училась, где и как. Говорю, что могу санитаркой быть. Он говорит: “Нет, ты маленького роста. Тебе раненого не притащить. А вот телефонисткой можешь”. Позвонил начальнику связи капитану Богатырёву. Тот говорит, что у него связисток не хватает, линейщиков. Мы заявки в штаб подаём, а нам говорят, что нет людей. Командир полка спрашивает: “Возьмёте молодую телефонистку, девочку?” Тот отвечает: “Конечно, возьмём, если она сообразительная. Гришин говорит: “Да, по-видимому сообразительная”. Прихожу, встречает командир роты связи Сельвёрстов и спрашивает: “Что умеешь?” Говорю: “Всё умею”. А сама ничего не умею. Он говорит: “Да это не сложно. Когда придёшь?” Я ответила, что завтра приду. На завтра и пришла. Никаких документов у меня не спрашивали. Только поинтересовались, сколько мне лет. Так я стала связисткой 952-го полка 268-й стрелковой дивизии.

Из формы дали только гимнастёрку, солдатский ремень и пилотку. Юбка была своя из дома. Хромовые сапожки мне отдала двоюродная сестра. До войны была мода носить хромовые сапоги в гармошку. Вот они у неё остались от мужа, ушедшего на фронт. Размер их был 38-й, а мой 34-й. Ну да какая разница, зато у меня в полку самые модные сапоги были. Потом выдали кирзовые, тоже 38-го размера. Но хромовые я сохранила. В них пришла из армии и в училище ходила в них же. Женского обмундирования и белья не было даже в медсанбатах. Врач Нина Васильевна Ильина, москвичка рассказывала, что к ним приходил знакомиться комиссар 55-й армии. Спрашивал, что и как. Они ему пожаловались, что нет женского обмундирования и белья. Только после этого стали выдавать: рубашки там и прочее. Ещё мне выдали “смертный медальон”. Но вскоре он куда-то делся.

Меня обучили. Что, как, какой аппарат, как называется. Короче всё устройство. Потом экзамены принимал новый начальник связи Капыл Александр Васильевич. До войны он работал на заводе “Электросила” инженером. Стали приходить ещё девушки. Появилась Громова Нина. Но она мало была. Её что-то начальство прогнало. Перевели в 942-й полк. А оттуда тоже, за “хорошие” дела какие-то. Пришла Мельникова Зина. Она жила на Лиговском проспекте. Отец её лейтенант Мельников был у нас командиром батареи сорокопяток. Они жили в доме Перцева на Лиговке. В их дом попала бомба. Мать и младшая сестра погибли. Отец сходил в город и её привёл. Её приняли, правда после контузии она плохо слышала. Такая красивая девочка, но плохо слышала. Иной раз ночью прибежит, разбудит и просит: “Ой, иди, послушай. Я ничего не понимаю, не слышу”.

Путроловская операция была отложена, потому, что офицеры, ходившие в Петро Славянку к женщинам, разболтали о дне её начала. У нас в особом отделе был такой старший сержант Пунтышев. Он приходит и говорит мне: “Слушай, связистка маленькая. Тебя требуют в расположение”. Я отвечаю: “Ой, я ничего не знаю. Я не куда не пойду”. Ребята говорят: “Иди. Это в особый отдел”. Потом приходит наш лейтенант и говорит: “Тамара иди, раз особый отдел надо идти”. А я тогда и не знала что это такое особый отдел. Пошли с Пунтышевым. Он мне по дороге говорит: “Если я когда появлюсь и кого вызываю, обязательно надо идти”. Приходим, сидит капитан Лавров Иван Васильевич. Спрашивает меня: “Ты ходила домой?” Я отвечаю, что ходила бельё переодеть. Он спрашивает, говорила ли я что-нибудь. Я отвечаю, что ничего не говорила. Потому, что и сама не знала когда начнётся наступление. А мама мне сама сказала, что завтра мы пойдём в бой. Вся Славянка знает. Ещё немножко поговорили на общие темы, и он меня отпустил, сказав, чтобы я о нашем разговоре никому не говорила. Вот и всё. Но тогда наступление действительно отложили на неделю.

В этой операции мой узел связи располагался на окраине Колпино в подвале школы на улице Стахановской. После войны номер школы был 402. В подвале стояла вода. Мы набросали досок. Поставили парты под аппаратуру. Связь тянулась по бывшей ул. Веры Слуцкой. Через территорию бывшей радиостанции. Теперь там завод “Воен-охот”. Дальше через кустарник, лесок до Путролово. Всего километра три. Операция длилась не долго. Но у нас там погиб командир полка Гришин. Он шел в солдатской цепи, и рядом упала мина. Его похоронили на берегу Ижоры. Потом перенесли на Серафимовское кладбище в Ленинграде. Освободили деревни Мокколово и Путролово на правом берегу Ижоры до моста, до Ям-Ижоры. Самих деревень конечно небыло. Сперва, наступал наш полк, а 947-й как бы вторым эшелоном. А в конце июля, начале августа наступали наоборот. 947-й полк впереди, а мы за ним. Это уже была Ям-Ижорская операция. Освободили Ям-Ижору. Потом нас отвели в Петро Славянку в свои же землянки.

В июле меня приняли в Комсомол. После Путроловской операции состоялась комсомольская конференция дивизии. Она проходила в Колпино. В подвале одного из домов. Тогда комсомольцы работали как— то, на собрании был начальник политотдела дивизии Золотухин. Инструкторы политотдела тоже были. И там зашел разговор о снабжении солдат питанием во время боя. Николай Королёв и ещё кто-то из врачей подговорили меня выступить. Дело в том, что, так как тылы стояли в Колпино. Все начпроды имели любовниц, им надо было питаться. Вот офицеры и говорят: “А ты выступи, что вам не подвозили питание”. А нам и в самом деле не подвозили. Ну, я в таком духе и выступила, что бойцы там дерутся, а наши начпроды продукты неизвестно куда девают. Офицеры так мне захлопали (говорит, улыбаясь) Почему они боялись сами сказать? Не знаю. Ну, а мне было всё равно. Вот так меня узнали в дивизии.

Помню, как нам зачитывали приказ Верховного Главнокомандующего №227. Отнеслись к нему по-разному. Проводились собрания, где обсуждался этот приказ. Не отступать, дак не отступать. Помню, пожилой связист из Средней Азии говорит: “Дак мы и так не отступаем”. В полку я не помню разговоров или настроений, что мы не победим. Наоборот была уверенность, что победим обязательно. У меня лично даже в самые тяжелые дни блокады и мысли не возникало о нашем поражении или сдаче Ленинграда. Отец у меня тоже был оптимист и говорил: “Нет, не сдадут, не сдадут Ленинград”. Ааа… Вот в роте я встретилась с чем-то похожим. Был у нас линейщик, казах, старший сержант. Фамилия его состояла из трёх слов. Но не помню. И вот он повёл со мной такую беседу: “Ты знаешь Тамара, в районе противотанкового рва у Колпино. Там можно к немцу уйти. Я сам ходил там по полю, собирал капустные кочерыжки. Там и гражданские ходили и многие из них перебегали к немцам. Я сам видел”. Я говорю: “Да не ври ты. Колпинские не могли перебегать. Да и зачем ты мне это говоришь? Я к немцам не собираюсь”. Сам он погиб во время прорыва блокады, когда вёл вторую линию связи. Взамен первой разорванной на клочки. Потом в госпитале я всё думала. Зачем он завёл со мной эту беседу. Сейчас даже думаю, что, может, он меня провоцировал, что бы узнать мои настроения.

Рекомендуемые страницы:

lektsia.com

Школа № 465, ул. Коммунаров, 2, пос. Петро-Славянка, Санкт-Петербург, Россия, 196642

ул. Коммунаров, 2, пос. Петро-Славянка, Санкт-Петербург, Россия, 196642

Закрыто

Местоположение на карте Школа № 465

Часы работы

Понедельник сегодня

09:00 — 17:00

Вторник

09:00 — 17:00

Среда

09:00 — 17:00

Четверг

09:00 — 17:00

Пятница

09:00 — 17:00

Суббота

Выходной день

Воскресенье

Выходной день

Расположены поблизости

корп. 2, Караваевская ул., 25, Санкт-Петербург, Россия, 192177

4 / 5

3 км

Полевая ул., 10, Металлострой пос., Санкт-Петербург, Россия, 196641

3.8 / 5

3 км

Школьная ул., 8, пос. Металлострой, Санкт-Петербург, Россия, 196641

3 / 5

3 км

Шлиссельбургский пр., 43, Санкт-Петербург, Россия, 192177

4.1 / 5

3 км

Вы попали на данную страницу, потому что, скорее всего искали: начальная школа или школа, Школа № 465 Санкт-Петербург, Россия, часы работы Школа № 465, адрес, отзывы, телефон

2pos.ru

Школа № 465, ул. Коммунаров, 2, пос. Петро-Славянка, Saint Petersburg, Rusya, 196642

ул. Коммунаров, 2, пос. Петро-Славянка, Saint Petersburg, Rusya, 196642

Kapalı

Harita üzerinde konum Школа № 465

Çalışma saatleri

Pazartesi bugün

09:00 — 17:00

Salı

09:00 — 17:00

Çarşamba

09:00 — 17:00

Perşembe

09:00 — 17:00

Cuma

09:00 — 17:00

Cumartesi

Izin günü

Pazar

Izin günü

Yakınlarda bulunan

корп. 2, Караваевская ул., 25, Saint Petersburg, Rusya, 192177

4 / 5

3 km

Полевая ул., 10, Металлострой пос., Saint Petersburg, Rusya, 196641

3.8 / 5

3 km

Школьная ул., 8, пос. Металлострой, Saint Petersburg, Rusya, 196641

3 / 5

3 km

Шлиссельбургский пр., 43, Saint Petersburg, Rusya, 192177

4.1 / 5

3 km

Büyük olasılıkla aradığı için bu sayfaya geldiniz: ilköğretim okulu veya okul, Школа № 465 Saint Petersburg, Rusya, çalışma saatleri Школа № 465, adres, yorumlar, telefon

2pos.ru